— Слушаю вас, Андрон Потапович. Чего желаете?
«Ишь ты! Даже по отчеству величает. Торговец как торговец: в душу влез бы».
— А что желать, коли денег нет, — ответил попросту.
— Э, без денег плохой разговор, — сразу охладел Пейсах. — Без денег человек — ничто, пустое место…
«Небось, не сожру твоего добра, паршивец, — выругался в душе Андрон. — А шлеи хороши, — оценил он глазами товар. — Да и вожжи не помешали бы, старые совсем истрепались».
Он еще немного повертелся, поглядел по сторонам и вышел. Мимо лавки как раз проходил дед Миллион.
— Как там твой хлопец, Андрон? Пойдем-ка, расскажешь.
Они отошли, присели на траве под липой.
— А что хлопец? На живом, говорят, как на собаке. Поправляется понемногу. Уже ходит.
— Говорил ему тогда…
— Э, знал бы, где упадешь!
Миллион достал потертый кожаный кисет, вынул трубку.
— Может, закуришь? Паныч табаком угостил, а я смешал его с буркуном… ничего!
— Давай попробую.
— Вербовщик как будто приехал?
— Будто бы.
— Я так считаю: кого-кого, а тебя непременно должны взять.
— Верно. А возьмут ли — увидим.
Пока Андрон скручивал непослушными пальцами цигарку, старый вытащил откуда-то огниво и, покряхтывая, начал высекать огонь. Кремень прыскал искрами, крошился, дед поворачивал его так и этак, прикладывал трут, а он, проклятый, не загорался.
— Словно и не отсырел! — удивлялся старик и продолжал чиркать изо всей силы.
Откуда ни возьмись постерунковый.
— А покажи-ка, дед, огниво.
— Вот еще! Словно пан сроду его не видел.
— Видел не видел, а давай. — Постович чуть не вырвал у старого огниво. — Ишь голытьба, будто не знает, что это уменьшает прибыли спичечных компаний… государства. Айда в гмину, да живо у меня! — прикрикнул он, видя, что старик не спешит вставать. — А ты за свидетеля, — обернулся к Андрону. — Акт подпишешь.
«Холера ясная! Этого еще недоставало. И зачем мне было встречаться с этим Миллионом? — укорял себя Жилюк. — Теперь все пропало…»
В гмине за длинным, устланным бумагами и бумажками столом на самом деле сидел вербовщик. Посреди комнаты, заложив руки за спину, медленно похаживал солтыс Хаевич. Видно, что-то они обсуждали, потому что, как только постерунковый вошел, Хаевич бросил:
— Зачем привел этих лайдаков?
— Акт составить. Огниво вот конфисковал.
— Будто ты конфисковывал что-либо путное.
Постович вытолкнул приведенных в коридор, а сам за несколько минут написал акт.
— Пять злотых заплатишь, старое быдло, — ткнул он старику бумажку.
— Как же так, пан постерунковый, — начал было дед Миллион, — огниво забрали, да еще и пять злотых плати? Побойтесь бога! Где я их возьму?
— Поболтай у меня! В холодную захотелось? — ощерился постерунковый. — Неделя сроку. И без напоминаний.
Дел Миллион плюнул и вышел, на все лады кроя всех, от Постовича до президента Мосцицкого…
Вышел и Жилюк, стал на крыльце, задумался.
«Может, зайти? Как раз никого нет… Да и случай подвернулся…» Попил воды, застоявшейся, невкусной, потоптался еще немного и открыл дверь:
— Можно, пан староста?
Хаевич резко обернулся.
— А ну, заходи, заходи, да запомни: «пан солтыс», а не «староста», пся крев! Или, может, тебе по-другому растолковать?
— Спасибо, запомню и так.
— Что скажешь? Может, что-нибудь про Степана?
Андрон переждал, пока Хаевич немного успокоится, и, обращаясь больше к вербовщику, промолвил:
— Просил бы панов взять меня на работу. Слыхал — каменоломню открывать будете. Так я… сами знаете… работал когда-то.
— Хлоп работал на карьере? — оторвавшись от бумаг, спросил паныч и перевел взгляд с Андрона на солтыса.
— Да. Но у хлопа большие долги перед отчизной.
— Выплатит, — сказал вербовщик. — Заработает и выплатит. А нет — сами вычтем.
— Я имею в виду долги не только денежные. Этот хлопец — отец политического злодея, члена КПЗУ Степана Жилюка. Да и сам, видно, такой, — прибавил Хаевич. — Пусть благодарит матку боску, что не упрятали и его с сыном.
Паныч поднялся, вышел из-за стола.
— Но, пан солтыс, вина моего сына… — начал было Андрон.
— Еще не доказана? — вскипел Хаевич. — Радуешься, что он убежал? Пся крев, на одном суку будете висеть.
«А это еще увидим, — чуть не сорвалось с Андроновых уст, — увидим, пан солтыс, кто где будет висеть. Не вечно твое господство. Не вечно».
