Андрон с Яринкой собирали черепашек. Текля осталась дома — Андрею вдруг стало хуже. Утром встал — голова так закружилась, что чуть было не упал. От слабости, наверно… Так они сегодня с Яринкой.
Челн у Жилюка так себе: ни маленький, ни большой, ни старый, ни новый — года три назад Степан смастерил. Хороший был челн! Да подгнил, никто за ним не смотрел, не смолил. Плавали, пока плавалось. Недавно, правда, Андрон законопатил щели, не течет будто. Чуть не полдня плавает, а только раз Яринка вычерпывала.
Тихо плывет челн. Речка петляет между камышами и вербами, то мчится, стиснутая берегами, то едва течет, почти останавливается на широких плесах… Жалобно кыгычут чайки; медленно прохаживаются аисты; подолгу выстаивают, словно на часах, хохлатые цапли; плачут, поют, верещат в зарослях камышовки, выпи и множество других птиц. Андрон изредка взмахивает веслом, кое-где на мелких местах останавливается, пристально вглядывается в просветы между водяными лилиями и купавами — нет ли черепашек? Уже немного набрали, да еще хотелось бы… Такие вкусные они тушеные! Чистенькие, беленькие. Говорят, кое-где даже паны лакомятся ими… «Подавились бы они этими лакомствами, — так и рвется у Андрона вслух, — вовек бы их не знать, ни панов, ни этих черепашек…»
Стояли в неглубокой заводи, что выходила на берег узкой косой, когда подплыл Проц.
— Здравствуй, Андрон!
— Здравствуй, коли не шутишь.
— Какие к бесу шутки! Промаялся чуть ли не с рассвета, промок, а поймал черта.
— Нет рыбы… с водою ушла.
— Одна мелочь… А ты что ж? Я думал — на каменоломне.
— Ну их, нехристей!
— Не взяли?
— А я не очень, слышь, и спешил. Была бы шея, хомут найдется.
Проц ткнул челн носом в песок, ступил на берег. Проц — высокий, костистый. От одежды его до сих пор пахнет мазутом.
— Садись, перекурим. Сели.
— Я пойду цветов нарву, — сказала Яринка.
— Пойди, дочка, нарви. Да недалече — скоро поедем.
Оба загляделись на девочку. Какая же она маленькая, слабенькая… Вот так и растет: выглянет солнышко — улыбнется, повеет холодком — нахмурится. Эх, доля, доля! Или мы в самом деле такие бесталанные, или провинились чем перед тобою?
— Говоришь, была бы шея? — возвращается к сказанному Проц.
— Известно.
— Но на шею, кроме хомута, можно и петлю накинуть.
— А разве они, — Андрон кивает на графский дом, — еще не накинули, по-твоему?
— О том и речь, — смачно сплевывает Проц. — Так что́, ждать, пока затянут?
— А что ты ко мне пристаешь? — рассердился Андрон. — Был же на сходке, слыхал? Вместе с городом, с городскими надо выступать… Вот и жди.
— Что город? — Проц тоже разгорячился. — Разве там ангелы или пророки какие? Такие же, как и мы, грешные. Сидят, ждут, листовки читают. Угождают панам, а те с них три шкуры дерут. — Над ними совсем-совсем низко пролетел аист, даже ветром повеяло от широких крыльев. — Меня вот, — Проц нервно затянулся дымом, — видишь, как высосали, — выставил он вперед тяжелые, узловатые, еще черные от прежней работы руки. — Думал: поработаю, соберу на какую-нибудь десятину, — а что вышло? Одни кости домой принес да душу. Чуть в тюрьму не угодил.
— Холера ясная, — не то вздохнул, не то выругался Жилюк. — Бедному жениться — так и ночь коротка.
— А я так считаю: нельзя панам попускать. Пришлось к делу — бей, пали, уничтожай, чтобы и на семя не осталось проклятого отродья. Вот нас двое — ты да я, — и уже сила. Что хочешь можно сделать. А там еще найдутся.
— Да и мне так думалось. А видишь, одна голова — хорошо, а две все-таки лучше. Кто будет этих-то кормить? — кинул он взгляд на дочку.
— Самим надо.
— То есть как?
— А так: пустил примерно нашему пану красного петуха — и тихонько домой. Никто тебя не видел, не слышал. Живешь, как все.
— Хорошо тебе говорить. Без детей и беда не беда. Коли что — снялся с места и ищи ветра в поле.
— Ну и сиди! — разозлился Проц. — Сиди около юбки! — сердито вскочил на ноги.
— Да чего ты, Федор? Разве я что?
— Жди манны с неба. Подохнете скорее, чем дождетесь. — Проц оттолкнул челн и, стоя раскорякой — одна нога на песке, другая в челне, — кинул: — Запомни мое слово! — и поплыл по течению.
