- Ну, до террора не доходило, - невозмутимо отвечает Голованов и, не дотрагиваясь, взглядом показывает на папку. - Те из них, что приходили в адрес райкома, мы вообще не рассматривали. Хотя по тем, что посылались в область, в Москву, выезжали, случалось, и комиссии... Любопытно другое как сам Орлов к этой чертовщине относился. Полностью - в своем характере.
- Как же?
Иван Константинович трет крутой подбородок, черные глаза его - следуя за воспоминаниями - добреют.
- Года три назад... да, три года назад, решили его забрать в облоно заведовать сектором детских домов, Как водится, запросили наше согласие. Мы тут посоветовались и решили не возражать. Хотя и - скрепя сердце. Понимали, что он, со своим опытом, вполне мог бы работать не только в облоно, но и в министерстве... Пригласил я его на переговоры, поблагодарил и отказался.
Мягко, деликатно и наотрез. "Нет, говорит, Иван Константиныч, - уже не потяну. Объем больше, постоянные командировки, а здоровье - извините меня - не то стало... Ну, и по совести, не кривя душой: жалко, не смог бы". И смущенно, с улыбкой: "Так что, если я надоел тут всем, потерпите немного скоро на пенсию..." Что вы, говорю, Сергей Николаич! Да мы рады, что вы отказываетесь. Работайте на здоровье!
Обычно энергичный, резковатый, голос Ивана Константиновича звучит в этот раз мягко, как бы отсвечивая теплотой, гордостью; вряд ли замечая, он кидает в банку окурок сигареты и прижигает следующую.
- Потом, под конец, я его спрашиваю: кто, по-вашему, эти людишки, что доносы строчат? Видели бы вы, как он сразу изменился! Стал... - Отыскивая подходящее слово, Голованов нетерпеливо пощелкивает пальцами левой, незанятой руки: стал официальным, что ли, эдаким, знаете, - ледяным. "А вот это меня, говорит, товарищ секретарь, совершенно не касается. Я могу скверно работать, могу ошибаться, но, смею вас уверить, жуликом быть не могу". И шею, вижу, потер... Понимаю, что он прав, успокаиваю, а сам свое гну: очень уж хотелось сволоту эту накрыть! Кто, спрашиваю, Сергей Николаич, мог - из воспитателей, например? Глянул, как на чумного: "Никто не мог". Из ваших технических работников? - спрашиваю. "Нет, конечно. У нас нормальные деловые отношения". Тогда, мол, кто-то из ребятишек, может, - под диктовку? "Исключено..." Проводил я его до дверей, на прощанье говорю: давайте про наш разговор забудем. Работайте спокойно и помните, что у вас всегда есть защита - райком. "Я, говорит, об этом никогда не забывал. По крайней мере - с сорокового года: когда стал коммунистом". Словно уши мне надрал: по партстажу-то я ему чуть не внуком прихожусь!
Голованов смеется, бело-розовые мальчишеские зубы его сверкают.
- Ну, мужик!.. Приятно, конечно, что он даже до подозрения не унизился. Но ведь не святой же дух пишет! А надо вам сказать, что я к тому времени кое-какие меры уже предпринимал. Показывал это собрание сочинений в нашей милиции - без толку: говорят, нет у них специалистов по почеркам, графологов. Не поленился - свез как-то в Комитет госбезопасности, - там повертелиповертели, и тоже ни с чем вернули. Многие письма, говорят, старые, писали их, конечно, ребятишки, - так они теперь, наверно, бреются давно. Отшутились и спрашивают: товарищ Голованов, а что ты с этими писульками носишься? Хороший он мужик - Орлов твой? Великолепный, отвечаю, редкостный! Ну тогда, - говорят, - порви ты их к чертям собачьим и в мусорную корзину!..
Я улыбаюсь: очень уж разновидовое сочетание; "к чертям собачьим" принадлежит, конечно, самому рассказчику, а не товарищам из КГБ, хотя целиком разделяю их совет.
- Иван Константиныч, а в самом деле: для чего вы хранили эту папку?
- Ну, во-первых, получил я ее в наследство - от своего предшественника, - объясняет Голованов. - Ты, дескать, еще молодой, подивись, на что человек способен.
И в космос взлететь может, и дерьмом своего ближнего мазать. Не пойму только, почему и тех, и других называем одинаково - "люди". Во-вторых как наказ получил.
"Жалею, говорит, что не узнал этих... сочинителей. Своими бы руками придавил! Может, тебе повезет".
