- Про Сергея вот еще что надо сказать... Работал он, конечно, побольше других. Ночами читал. У него, кстати, превосходная библиотека была. Занят был - по маковку. И всегда находил время на обычное человеческое участие, внимание. Причем, не по обязанности - потому, дескать, что директор. Нет, совершенно естественно. По натуре своей. По какой-то врожденной душевной зоркости, что ли. Спросите Софью Маркеловну, Александру Петровну, любого, кто с ним работал, - каждому чем-то да помог... Про меня уж и толковать нечего: в долгу я перед ним. Потому, может, и рассказываю, что хоть толику пытаюсь вернуть. Наперед зная, что банкротом и останусь: слишком долг велик... Со мной ему побольше, чем с другими, повозиться пришлось. С первого дня - как приехал. А уж с третьего - вплотную: матушка у меня померла... Ждала, ждала, - десять лет. Дождалась, не успела порадоваться, и все...
Леонид Иванович машинально, на ощупь, срывает какой-то стебелек, пожевывает его - замена явно не равноценна, не дает потребной сейчас едкой горечи, - закуривает, сильно затягиваясь.
- Иной раз спрашиваю себя: что ж она за свои семьдесят лет видела? Опустившись на локоть, он сожалеюще качает головой: - Овдовела рано. Всю жизнь - мокрая тряпка да полы. В школах, в клубе - где придется.
Вытянула меня. Полегче стало - война. Похоронила внучка. Невестка из дому последнюю утеху свела - внучку.
Про меня ничего не знала: жив ли, нет ли. Письма лишь в последний год получать стала - когда я с посольством связался. Я на порог - она на пол, чуть подхватить успел. Сколько ж на старое сердце валить можно!.. Отдышалась и светится: "А я все одно знала, что объявишься. Никому не верила. Не может человек без веста пропасть". Просидели с ней весь день пошел к Сергею. Все вроде ничего - на крыльцо еще проводила.
Под утро вернулся - спит. Пронесло, думаю, - переволновалась. Мне бы ей шагу не давать ступить, - так она сама за мной, как за маленьким. На третьи сутки - с утра уж на работу собирался выходить, - сели ужинать, прямо за столом и - навзничь. Говорю, хотя бы несколько лет отдохнуть ей...
Не видел я его матери даже на фотографии, и все равно тихие слова о ней вызывают в душе отклик. Так уж почему-то ведется: самое дорогое ценишь потеряв его; только постарев, неизбежно, в той или иной степени столкнувшись со здоровым естественным эгоизмом собственных детей, начинаешь понимать, - вместе с нарастающим ощущением вины своей, - что она значила, для каждого из нас, мать. Прав Козин: не успевают отдохнуть наши матери, никогда не успевают. Поздно, чаще всего - слишком поздно догадываемся, что надо бы им отдохнуть, как вероятней всего опоздают догадаться об этом и наши дети...
- Так вот, о Сергее, - помолчав, продолжает Леонид Иванович, отклонился я... Не только участием помог - это уже само собой. Со всеми похоронами. Гроб у них в столярке сделали. Машина от них же. С могилкой...
В такой момент поважнее это любого участия. Для меня тогда - и подавно. Куда ни кинусь - никого не знаю.
После похорон и заночевал у меня. Понимал, как непросто: сразу - и один...
Опережая незаданный вопрос, который, конечно, я так бы и не задал, Козин, помолчав, спокойно, даже вроде бы скучновато говорит:
- Там же, на похоронах, и со своей бывшей супругой встретился... Пришла, поплакала... Спросил, почему дочь не привела - бабушка все-таки? Оказалось, на экскурсию куда-то там уехала. "Большая?" - спрашиваю.
"Большая, замуж скоро выходит". - "Получила ли мои письма?" - "Два, говорит, получила". - "Что ж, мол, матери не показала? Не сказала даже?" "Собиралась уже, говорит, уходить, ни к чему было - лишние разговоры. Ты же ей потом написал..." Предупредил: Юлю пришли. Или сам приду - хочешь не хочешь. Дочь... "Приходи, отвечает. Муж знает, что ты приехал". До этого еще тешил себя: что заплакала - по всему. Нет, вижу, - для приличия.
В скучноватом, очень уж спокойном голосе Козина пробивается горечь, не поддаваясь ей, он невозмутимо пожимает плечами.
- Что ж, - никаких претензий, как говорится. Ушла и ушла. Задело меня только, что муж у нее - дьяк. Никогда она набожностью не отличалась. Расчет в этом какой-то почудился. Хотя понимаю, что и дьяк - человек.
