Печалящая бедностию нас
Высокой алгебре подвластный час
Как тот кого себе и поручили
Законы справедливейшие в силе
Чтоб тихо радовать всеведов глаз
Навис там зацепившись без прикрас
В обставленной но все-таки могиле
И сам собою держится язык
И ни одна не говорит не буду
Омыв в себе как яростный родник
Итак я порознь разносить забуду
Являет нам любой ушедший лик
Ты постоянен в этом не избуду
Х. Платон
Ты постоянен в этом не избуду
В зачине, как и в фабуле речей,
Как если бы полдюжины ткачей
Миткалевое ткали не избуду.
И ты готов начать нам с не избуду
Из полуста отмычек и ключей,
Не отмыкавших речек и ключей
С тех пор, как спор сознанья не избуду.
Но объясни, зачем твой выбор пал
На гласный ряд, которым наделили,
Отдавши букву "а" в распил на пал?
Не оттого ли соль речей в солиле
Мне рот дерет, как будто в ересь впал,
Ну, сколько б прочие воды ни лили?
Ну, сколько б прочие воды ни лили,
Ответь мне попросту про знак, про строй,
В котором услаждаешь ты игрой
Тех, кто с тобой их путь определили. -
-- Отвечу, даже если б вы молили
Меня смолчать на ваш вопросный рой,
Он крови истеченье, геморрой
Души, ее же хламом завалили.
Итак, зачем из спектра звуков в нас
Я изнимаю сломанную птицу,
Судьбе оставив остальное в нас,
УОАЭИ малую частицу,
Средь галок, горлинок, щеглов -- утицу,
Печалящую бедностию нас.
Печалящая бедностию нас
Не столь бедна, как кажется, так ворот,
Чем незначительней, тем меньше порот,
Хоть невполне устраивая нас.
И, точно гласный мир, поющий в нас,
В нас зиждется согласный с нами город,
Отлаженный, вполне отличный хор от
Пространства многоликого вне нас.
Попробую ли вам явить тотчас
То, что в начале слышно как шипенье,
Как всплески, бульканье, вослед лишь -- пенье -
До нас и после нас, но и сейчас, -
Лучей неразличимое кипенье -
Высокой алгебре подвластный час.
Высокой алгебре подвластный час,
На самом деле миг ничтожно малый,
В начале фиолетовый иль алый,
Лишь после белизной лучистый час.
На бесконечности отрогах час,
Как бесконечность, сам велик, пожалуй,
Свет гласный гул и будет небывалый,
Затем структур и форм он станет час.
Ну то есть, город нам, как есть, всучили,
К Потуде иль Афинам не сводим,
От них он, вместе с тем, не разводим.
Он, окруженный бездной торричили,
Внутри любой, извне неуследим,
Как тот, кого себе и поручили.
Как тот, кого себе и поручили,
Он внутренним законам подлежит,
Он собственное небо этажит,
Прокладывая змейкой поручили.
Его б в несчастье мы не уличили,
Но и не счастье глаз ему смежит, -
Он просто вечно жив, он Вечный Жид,
Его стеклянной пылью промочили.
Но если б вы затем меня спросили -
Каков закон, что управляет тем
Великим городом без мелких тем,
Я вам ответил бы: туда сносили
Законы мудрости, там вместе с тем
Законы справедливейшие в силе.
Законы справедливейшие в силе
В том городе, где правят мудрецы,
Они не женолюбы, но скопцы,
Чтоб не было у них расходов в силе.
Извне они нуждаются лишь в силе,
Производящей хлеб и огурцы
И возводящей ради них дворцы
Всеграда в благоденствии и в силе.
Пред ними круглый апоплексиглас,
В который виден им Всеград подвластный, -
Не несчастлив, не счастлив, а бессчастный;
Плоск в апоплексигласе, словно пляс,
Вечнокипящий жизнью безопасной,
Чтоб тихо радовать всеведов глаз.
Чтоб тихо радовать всеведов глаз -
Прошло семь войн и столько ж революций,
И семь подобных им других поллюций,
Не названных, но видимых на глаз.
И время вовсе умерло на глаз,
Не посвященный в тайну резолюций,
Печально циркулирующих в куцей
И миробъемлющей фсеградоф-плас.
Сто раз пред стен его являлся Красс
С ордой, но стен нигде не обнаружив,
Стал просто швабский немец Гюнтер Грасс,
Плетущий кипенье словесных кружев,
Да, да и самый лет форштевень стружев
Навис там, зацепившись, без прикрас.
Навис там, зацепившись без прикрас,
Обломок струга неизвестных ратей,
Тимархией стал строй аристократий,
И олигархией запахло раз.
Но вскоре олигархия сто раз
Сменилась видимостью демократий
Под яростным напором нищих братий,
Наведших на имущество острас.
Сатрапы неугодных батогили,
И сам народ, зализывая ран,
