Отец, естественно, слегка опешил,
Но удивляться до смерти не стал;
Во-первых, враг из миномета вешал,
И в воздухе вовсю гудел металл, -
А во-вторых, сообразив, что не жил
Еще как следует и что питал
К нему презренье враг, а не начальник, -
Начальнику он раскрошил хлебальник.
И тут же подведен был под расстрел
Военно-полевым судом без следствия.
Отец в том истины не усмотрел.
Он думал: Ничего себе, последствия!
Я, говорит, тонул и я горел,
А вот теперь -- расстрел! Какое бедствие!
Подумайте! -- просил их тугодум.
Его сатрапам было не до дум.
Они его решили ухайдокать,
На гибель обрекая целый мир.
Тем самым, словно вши, пошли б под ноготь
Сороки, псы и розы, и Шекспир!
И, верно, все б мы доставали локоть
И первым -- батальонный командир.
Но, появившись вовремя, последний
Изрядно подшутил над их обедней.
И в ротные беднягу произвел
И выгнал всех, кто только вздумал вякать.
А ночью вдруг мертвец к отцу пришел:
Кость битая, расстроенная мякоть.
Отец совсем в уныние пришел,
И было от чего: стал дождик плакать,
И, слякотью дороги развезя,
Ухабами испещрилась стезя.
Но рота ходко шла, как будто глиссер,
И словно подозрительный эфир -
Над ней висел усмешек мелкий бисер,
Чудесный смех отца -- всех чувствий пир,
И что с того, что день в такой хляби сер, -
С ним шли и псы, и розы, и Шекспир!
И сзади, как все мертвые, не потный,
За ними бодро увивался ротный.
Заметьте -- тяжких мыслей никаких
Не знал и не терпел отец чем дальше, -
Ведь даже смерть -- как отзвучавший стих -
И уж конечно -- стих, лишенный фальши, -
Как поцелуй... пусть "ароматы их
Соткали им из..." как? -- не помню дальше!
Не помню... или стойте... вспомню щас...
Но лишь с Жидковым-старшим распрощась!
Где ты, душа, исполненная солнца?
Где воздух горечью и кровью смят, -
Ты не смогла исчезнуть, расколоться,
Но превратилась в воздух, в аромат.
Ты бродишь карпом в холоде колодца,
И ведра полные тебе гремят.
Пью за тебя -- пусть трезвым или пьяным
Я обрету твой дух на дне стаканном!
Исполненная жизни смерть -- не смерть, -
Глубь бархатная, шелковая высь ли, -
Пес рыщет, рыжий, длинный, словно жердь.
Отец веселый, погруженный в мысли.
Сияет облачная коловерть,
Сверкающие купы к нам нависли, -
И умный пес, бесшумный, точно тишь, -
В зубах приносит умершую мышь...
В ЭВАКУАЦИИ
Читатель, хорошо быть молодым!
И мчаться в ночь к огням далеких станций,
Забыв отечества приятный дым,
Отбыть для Индонезий либо Франций, -
Вообще испутешествоваться вдым.
Читатель, посещал ли ты инстанций? -
Там спуталась со сном и бредом явь:
Одежду и надежду там оставь!
Зато -- не лучше ли без происшествий
Губительных чувствительной душе
Стать пассажиром дальних путешествий,
Лишь чуть означенных в карандаше,
Не подвергаясь риску сумасшествий,
Носильщиков свирепому туше,
Загнившим нравам, воровским таможням, -
Без тесноты и в поезде порожнем. -
Без справок отправляться в никуда,
Взяв лишь словарь для справок и фломастер, -
И хоть у нас дороги никуда, -
Езжать в Саратов там или Ланкастер,
На Галапагос, Мартинику! Да!
Пока еще хоть так вполне по нас дер.
Покудова какой-нибудь журнал
Нас не прибрал и нас не окарнал.
Приятно съездить хоть в карман за словом,
А съездить по водам иль по мордам?
Слывешь тут доброхотом и злословом
И вечно на худом счету у дам,
И как ни прикрываешься Жидковым, -
Все те же речи: не хочу, не дам!
Попробуйте у Любы иль у Милы! -
И дамы и унылы мне, и милы.
Жидков, однако ж, вовсе не таков:
Он, ласками и розами задушен,
Бежал от роз и ласк для пустяков,
В глаза любимых дев смотрел бездушен,
Безмолвен, беспричинен, бестолков,
Невинностью и музыкой усушен,
Укушен музами, взбешен молвой,
К луне восплескивая низкий вой.
И все же мне пора вам дать наглядный
Его куррикулум: родился в год
Тридцать седьмой, кристальный, беспощадный,
В семье, лишенной льгот, но не забот,
Ребенок нежный, милый, ненаглядный, -
Исчадье он родительских суббот
И, словно агнец, незлобив и кроток, -
Отрада матери, отца и теток.
Так дожил он без цели, без трудов, -
Воспользуемся кирпичом Поэта, -
Без малого до четырех годов,
Когда ж четвертое настало лето, -
