Лукерья ему помогала, а тут вошел директор дома и принес телеграмму от английской королевы с выражением сочувствия по поводу кончины такого древнего долгожителя. Видно, начальство в суете поспешило информировать королевский дом о потере, не заглянув в палату.
Старичок сначала рассердился, потом сказал:
— Черт с ними, пускай вычеркивают.
Но благородно помог Лукерье вывести из обморока несчастного директора.
— Я бы, конечно, пошел тебя проводить, — сказал Тимур Георгиевич. — Но не могу вызывать излишних подозрений. Я буду постепенно в себя приходить под наблюдением врачей, пускай наблюдают, медики-педики.
И вот в этот момент в Лукерье зародилось подозрение, не подменили ли Байсуридзе, а также остальных покойников. Что-то общее чудилось ей в судьбе всех этих людей.
Но сформулировать свои подозрения она не могла. Ума не хватило.
Какие-то кубики-рубики не складывались, потому что она наблюдала явление, которому на земном языке еще нет названия.
Прошло еще несколько дней. И каждый приносил Лукерье тревожные подтверждения: что-то тут не так.
Во-первых, все покойники уже совсем выздоровели и часто встречались на улицах, а вот в поликлинику ходить не желали.
Удивительно, но Лукерье приходилось встречать пациентов и в сопровождении женщин. Ну ладно, юноша Василий — у него возраст такой. А что вы скажете о Тимуре Байсуридзе, которого Лукерья застала вечером в городском парке, через который порой ходила, чтобы сократить расстояние до дома. Он сидел на лавочке, обняв одной рукой за плечи ту самую Пальмиру, простите за выражение, а в другой держал письмо от английской королевы и читал его с грузинским акцентом.
Лукерья даже замерла от изумления. Ну ведь человеку сто десять или сто двадцать! А он красотку за ухо кусает!
— Что? — спросил Матвей Тимофеевич. — Удивляешься?
Лукерья отшатнулась от него — испугалась. Подошел незаметно.
От Тимофеевича пахло мужским одеколоном «Арамис» и мужскими гормонами.
— Пошли по пиву дернем? — спросил он.
И Лукерья согласилась.
Сколько лет не соглашалась ни с одним мужчиной, а тут согласилась. Может быть, любопытство одолело, а может быть, от Матвея так несло самцом во цвете лет, что в ней дрогнуло что-то женское, нежное, податливое.
Они уселись за столик над самой рекой. Оркестр играл нечто возвышенное, быстрое, как сердце на свидании.
— Я, можно сказать, терзаюсь, — сказала Лукерья Маратовна. — Ты мне прямо в тело заглядываешь, а я твой последний вздох на днях приняла.
— Не может быть, — расхохотался Тимофеевич и в один глоток опрокинул в себя пол-литровую кружку.
— А ведь чудес не бывает, — сказала Лукерья, как ее когда-то научил Аркадий Борисович, ее наставник в гигиене и любви. — Это медицинский факт.
Матвей долго хохотал и спросил:
— А можно тебя без отчества называть, просто Лушей?
Словно до этого величал по отчеству. Смешные люди — эти мужчины.
Но когда он в ответ на согласие крепко схватил ее за коленку, Лукерья вырвалась и заявила:
— В принципе я другому отдана и буду век ему…
Слово «верна» изо рта не вылезло, не захотело. Лукерья как бы забыла Пушкина и зарделась, но в темноте не было заметно.
— Я же дурного не желаю, — сказал Матвей. — Я хочу одарить тебя любовью.
Нет, вы только подумайте! Покойный Матвей Тимофеевич таких слов и не подозревал.
И тут в мозгу Лукерьи получилось короткое замыкание.
— Ты не Матвей Тимофеевич! — твердо сказала она. И в памяти ее встал тот бестелесный мужчина, который как бы вошел в тело свежего покойника.
— А кто же я? — Матвей даже не обиделся, но глаза стали внимательные и серьезные, даже прискорбные. — Кто же я такой, если не Матвей Тимофеевич, которого ты в попу колола шприцем? Может, мне раздеться и ты тогда узнаешь?
— Ты не думай, — сказала Лукерья, — в милицию я не пойду.
— А тебе и не поверят.
— И не поверят…
Тут из кустов вышел Тимур Георгиевич, подтянутый и бодрый, несмотря на возраст. В руке была кружка пива.
— Я присоединюсь? — спросил он.
— Не помешаешь, — ответил ему Матвей. — Мы тут о мертвецах разговариваем, может, поможешь Лушке разобраться.
— Чего же не помочь, Лукерья Маратовна, если не ошибаюсь.
