Антон жадно добил сигарету до фильтра и попросил еще одну:
— Извини, Инто… Ингтонка. Три дня не дымил. Совсем уши опухли.
— Ничего. Бери-бери, — с готовностью откликнулся парень. — Забирай всю пачку. У меня еще два блока есть в заначке. Знаешь, зови меня лучше Игорем. Так тебе легче будет. У нас имена такие, что с непривычки язык сломать можно.
— Похоже, ты не с дедом живешь, да? — спросил Антон.
— Он мне не дед, а дядька по отцу. А живу я в Бикине. Сюда действительно приехал порыбачить. Выдалась неделька свободная, вот и решил немножко душу отвести. Сейчас же самый клев. Ленок и таймень идут отлично. На блесну и на мыша [44]. Да и хариус на мушку.
— А ты как сюда добирался?
— Да как обычно, на моторе.
— А мне сказали, что сейчас по Сукпаю на моторке не пройдешь. Мол, вода слишком низкая.
— Да ну, что ты!.. Три дня подряд дождь как из ведра хлестал. Только позавчера прекратился. Вода едва на спад пошла. Еще ни один перекат толком не оголился, наружу не вылез, — сказал Ингтонка и, явно смущаясь, спросил: — А кто тебе такую глупость сказал, если не секрет?
— Да есть тут один деятель, — с полыхнувшей злостью проговорил Антон. — Чухонец мутноватый. Я у него ночевал вчера.
— Лембит, что ли?
— Да. А ты его знаешь?
— Сам я с ним ни разу не встречался. Дядька как-то о нем говорил. Он ему очень не нравится.
— А почему?
— Я точно не знаю, — нерешительно произнес Ингтонка, но Антону показалось, что он просто хочет уклониться от ответа. — Но, видимо, есть у него на то какая-то причина.
Антон призадумался: «Сказать ему, что этот чухонец отмороженный убить меня хотел? Или все же не стоит? Как-то уж слишком робко он о нем пролопотал. Нет. Пока не буду. Поглядим, как дальше разговор повернется».
Но беседу с Ингтонкой пришлось прервать на какое-то время. Хозяин позвал гостей в дом.
Усевшись на короткий чурбачок у низкого квадратного стола, Антон невольно закатил глаза и тихо простонал от вожделения, прямо как неисправимый чревоугодник после долгого поста. Картина маслом впечатляла.
В огромном казане исходил паром наваристый рыбный суп, подернутый желтоватой пленкой жира. В здоровенной сковородке красовалась только что выловленная наисвежайшая рыба, зажаренная до светло-коричневой корочки. Вареная чумиза [45] в плошках. Хутку [46] и макори [47]. Литровая банка с крупной ядреной оранжевой икрой. Соленая черемша с лучком. Остро отдающая уксусом, нарезанная тонкой соломкой розово-мраморная тала в крапинках ароматных пряностей, уже одним своим аппетитным видом вызывающая жесточайшие спазмы желудка.
Ингтонка разлил водку. Старик взял в руку свой стакан, наполненный чуть больше, чем наполовину, и скуксился как обиженный пацаненок:
— Твоя, Ингтонка, однако, плохо делай. Твоя, наверно, ума совсем нет. Разве Геонка птичка? Мужик полный стакашка надо лей. Я, что ли, баба тебе?
Парень недовольно нахмурился, но перечить старшему не стал, молча открыл вторую бутылку и наполнил стаканы доверху.
Сотрапезники выпили и набросились на еду. Неразговорчивая Одака за столом не задержалась. Она чуть пригубила водки, быстро управилась с супом, поклевала талы и, скромно потупив глазки, просеменила к себе за ширму, на женскую половину.
Проводив ее взглядом, Антон грешным делом подумал: «Может, она немая? Я же еще ни одного слова от нее не услышал».
Он очень скоро почувствовал, что его начинает прилично забирать. После неслабой дозы спиртного в голове зашумело, кровь прилила к вискам. Чтобы не захмелеть раньше времени, он стал налегать на закуску с удвоенной силой. Антон жевал как заведенный, молол челюстями все подряд без малейшей передышки, не отрывая взгляда от своей миски. При этом он усиленно соображал, стоит ли посвящать новых знакомцев в подробности своих поганых злоключений. Если да, то в какой степени?
— Водка есть? — спросил у племянника Геонка, когда опустела и вторая бутылка.
— Нет! — с досадой отмахнулся парень. — Хватит. Все выпили.
— Чего так мало привез? — пробурчал старик.
— А тебе, сколько ни привези, все равно мало будет, — с укоризной выговорил Ингтонка, но заметил, что дядя надулся, и поспешил перевести все в шутку: — Я хотел сказать, что ты как та лошадка у барона Мюнхаузена. Сколько ни налей — все войдет. Никто тебя перепить не сможет.
