Облегчившись, он вернулся к дому, взялся за дверную ручку, но передумал, отступил на пару шагов в сторону, достал нэцке из кармана и присел на корточки. Антон медленно разжал вспотевшую ладонь, и она тут же засветилась, словно покрытая фосфором. Тонкие, ясно видимые лучи, исходящие из глазниц загадочного амулета, как будто потянулись в спящую тайгу.
«Какой необычный, странный лазоревый свет, — подумал он. — Почему эта штука всегда такая теплая на ощупь? Может быть, в ней какой-то радиоактивный элемент? Но тогда же она, наверное, — вредная до одури, а? Можно запросто дозу схлопотать. Да и ладно, бог с ней. Мне-то уже до фени. И так двоих детишек настрогал. А штуковина-то, похоже, древняя, и бабки за нее, вполне вероятно, можно неслабые срубить».
Антон зажал амулет в кулаке, заскользил тоскливым взглядом по небосводу, усеянному звездами. Пронзительная жалость к себе вдруг неожиданно болезненно сдавила грудь.
«Вот же попал я как кур во щи! Влетел на все деньги. Теперь бы только побыстрее до поселка добраться. Надоела вся эта затянувшаяся таежная болтанка буквально до чертиков».
Антон проснулся и, не раскрывая глаз, недовольно поморщился, почувствовав, как нестерпимо яркий, въедливый солнечный луч злонамеренно старался проникнуть через сомкнутые веки. Ворча и позевывая, он отвернулся к стене, натянул одеяло на голову с горячим желанием соснуть, добрать еще какую-нибудь пару-тройку минут в свое удовольствие.
Антон лежал и лежал бы в полнейшей неге и умиротворении. Так хорошо, так комфортно спалось ему в теплой и чистой постели после холодных и неудобных бивачных ночевок. Там ты не столько спишь, сколько непрестанно вошкаешься, в полудреме терпеливо коротаешь время до рассвета. Однако сознание постепенно возвращалось и напомнило, что залеживаться недосуг. Оно заставило его шустро подскочить, подняться на ноги.
Чухонца в хате не было. Аккуратно прибранная кровать служила красноречивым подтверждением тому, что он давно уже проснулся и слинял. Хозяин ушел хлопотать по каким-то своим домашним нуждам.
Антон не торопясь оделся, заправил постель и строго цыкнул на кота, возобновившего было с утра свои назойливые попытки набиться к нему в кореша. Он обежал взглядом комнату и застыл в раздумье, борясь с сильным искушением в отсутствие Лембита тщательно пошарить по его сусекам, чтобы таким образом хоть немного прояснить для себя еще одного мутного лешака. Иногда ведь какая-нибудь пустяковая вещица способна гораздо больше рассказать о своем хозяине, чем долгие часы общения. Но Антон пересилил-таки недостойное, дурно пахнущее желание и решительно вышел за дверь.
Солнце уже довольно высоко поднялось над тайгой. Время, по всем прикидкам, подходило к десяти. Получалось, что дреманул он весьма неслабо. Совсем расклеился, распустил себя, а делать этого в сложившихся обстоятельствах отнюдь не следовало. Такая опасная непростительная расслабуха, случись что, вполне могла бы выйти ему боком.
Хозяина Антон нашел на огороде. Тот сосредоточенно и неспешно подправлял загородку, поваленную кабанами со стороны леса.
— Доброе утро, — обратился к нему Антон, не дождался ответа на свое приветствие и спросил с благим намерением наладить разговор: — Что? Напортачили тут тебе тупорылые? Смотрю, они и тыкву пожрали, и картошку копанули? Часто тебя чушки донимают? Да оно и понятно. Кругом же лес, не пригород.
— Бывает, — после короткой паузы буркнул Лембит и замолчал.
При этом на его бесстрастной физиономии, как и вчера вечером, не отразилось абсолютно никаких эмоций. Не заметно было даже, что он хоть в какой-то степени огорчен опустошительным ночным набегом зверья на свои угодья.
— А что собаку не заведешь? — спросил Антон, вспомнив, что, проходя по двору, нигде не заметил собачьей будки. — Или боишься, тигра ее погрызет?
Не услышав ответа, Антон затоптался на месте. Он усиленно соображал, что бы еще такое спросить у Лембита, дабы заставить его в конце концов раскрыть рот. Но почему-то ничего подходящего больше на ум не приходило.
Слишком нарочитым, нарушающим все мыслимые приличия было молчание нелюдимого хозяина. Он, как видно, в отличие от Антона, не испытывал по этому поводу никакого неудобства. Такие глупости его нисколько не трогали. Чужое мнение на свой счет этого человека, видимо, ничуть не колыхало, было ему глубоко параллельно.
