Виллима Ивановича Монса Павел Иванович заметил рано; в 1713 году они были короткие приятели, ими и остались, поддерживая друг друга в треволнениях дворцовой жизни, до рокового дня одного из них 1724 года... Но обратимся к старухе Монс.
Она делалась всё более и более довольна сыном; посылала к нему платье, белье и кой-какие безделицы, изъявляла глубокое своё желание видеть сына в «генеральской форме» (т. е. в мундире тогдашнего генерал-адъютанта, что соответствовало чину полковника), и в надежде осуществления этого приятного ожидания снабжала сына всяким добром; так, однажды было послано к нему «четырнадцать штук мясной колбасы...». Все эти подарки со стороны скупой старухи свидетельствуют, что сын рос и рос из толпы придворных соискателей чинов и отличий...
Впрочем, она могла быть довольна и семейными делами, устроившимися в это время (1713 — 1714 гг.) к лучшему: так много занимавший её процесс с ландмаршалом Кайзерлингом кончился в пользу её «бедной» дочери... Но вот 15-го августа 1714 года умирает Анна Ивановна, и всё семейство, начиная с матери и кончая Виллимом Ивановичем, спешит развлечь свою печаль об утрате «бедной» Анны Ивановны тяжбой с последним избранником её сердца. Как старухе Монс, так в особенности её достойному сыну и наследнику сестриного достатка, особенно было досадно, что некоторые из дорогих вещей Анны попали в руки шведа Миллера.
Достаточно окрепший при дворе, окружённый благоприятелями, Виллим Иванович смело мог рассчитывать на успех тяжбы, а она вся была начата чуть не из-за одного серебряного кувшинца да золотного кафтана... Все эти мелочи достаточно обрисовывают нашего героя... Оплакать сестру и отнять от её жениха кувшинец и тому подобные вещи, — с этой целью Монс приехал в Москву осенью 1714 года.
Миллер был взят по челобитью Виллима Монса в Преображенский приказ — на допрос к князю-кесарю; но и суровый князь-кесарь Ромодановский, как значится из многих дел тайной канцелярии, умел угодить людям «в случае». По этому ли свойству своего характера, или по чему другому, только он заставил Миллера повиниться, что де он не токмо взял у покойной «блюдо серебряное, что бороды бреют, да рукомойник», но и другие де брал «вещи не малые, а Анна Кайзерлинг, — говорил швед, — вещами теми меня дарила, и те вещи я закладывал и продавал, а кому — не помню».
Для напамятования нужна шведка-полоненка, что ходила у покойной «в ключ» и была её наперсницей в разных секретных делах; но та шведка-девка взята в услужение знакомым уже нам любителем всего изящного — Боуром.
Боур не отпускает девку.
Монс не задумывается и бьёт челом прямо государыне на своего первого благодетеля... Новая черта для обрисовки генерал-адъютанта.
«Генерал Боур, — жалуется его прежний флигель-адъютант, — не только той девки-шведки не отдаёт, но бьёт присыльного подьячего, который о присылке той девки говорить к нему послан. И об нем, шведе (т. е. о Миллере), великое прилежание отовсюду, как от него, Боура, и от коменданта, и от многих есть. Ещё же, — продолжает Монс, — от господина Боура ко мне присылки бывают, чтоб я отдал неведомо какие той девки пожитки, будто ей обещала сестра моя: и с великим мне прошением присылает, в чём имею себе немалое опасение... Прошу вашего премилостивой государыни заступления, дабы я вотшче не пребыл в своём упадке...» Ради этого скромный генерал-адъютант умолял принять его «в матернию ограду» и передать дело на розыск к Ф. Ю. Ромодановскому. А чтоб вещи никоим образом ни по тому розыску, ни по решению тяжбы в сенате не могли бы остаться за Миллером, Монс заявил, что де представлено его противником завещание Анны Ивановны фон Кайзерлинг вовсе не справедливо: оно де не скреплено духовником, да и писано-то, — так уверял Виллим, — в «беспамятстве и, следовательно, противно указам и градским правам».
Как бы то ни было, но Екатерина ещё не заметила Монса, а потому не из чего ей было принимать его, выражаясь словами челобитья, в свою «матернию ограду».
Генерал-адъютант должен был искать и действительно нашёл помощь у друзей. «Государь мой Виллим Иванович! — писал к нему Ягужинский. — За многие ваши писания благодарствую и прошу на меня не возомните противности какой, что так долго не ответствовал. Об деле вашем здесь царское величество указал князю Фёдору Юрьевичу розыскивать, и уж обо всём при дворе известно, как Боур поступает с вами. И я ему ныне довольно писал; чаю, от моего письма он вразумеет и отстанет того дела. И ты не езди так скоро с Москвы и исправляй своё дело, я уже дам знать, когда время будет ехать. Слуга ваш, П. Ягужинский, 9 января 1715 года».
