На правом берегу Яузы исстари, ещё со времён Ивана Грозного, особою слободою поселены были иноземцы разных вер и наций; Немецкая слобода была как бы особым городом, резко выделявшимся как по своему внешнему виду, так и по образу жизни своих обитателей. Разорённый и уничтоженный «в нужное и прискорбное время», т. е. в начале XVII века, Кукуй-городок снова возник при царе Алексее.
Шотландцы, голландцы, англичане, французы и другие иноземцы, доселе раскинутые по всей Москве, водворены были теперь в новоиноземческой слободе. Отведённые под неё пустыри быстро покрылись прекрасными домиками, огородами и садами; над слободой возвысились иноземческие кирки, и жизнь совершенно особая потекла на Кукуе. Тут были люди всех наций, разных вероисповеданий, языков, «художеств и ремёсел». Возле дома генерала подымалось жилище немецкого гостя, близ доктора жил какой-нибудь виноторговец, далее золотых дел мастер, плотник и другие ремесленники; генералы и полковники иноземцы большею частью жили в слободе; из негоциантов здесь были заметнее других дома Кельдермана, «Московского государства поверенного и чести достойного» Даниеля Гартмана, Яна Любса, золотых дел мастер Монса и др. Тут же жили семейства покойных служилых иноземцев, как, напр., генерала Гамильтона и др. Несмотря на сословные отличия и разность занятий, иноземцы, вообще говоря, жили незамкнуто в своих семьях или небольших кружках. Жизнь общественная при первых благоприятных для иноземцев обстоятельствах получила в Кукуй-городке широкое развитие особенно тогда, когда Московское правительство, в лице Петра, стало им покровительствовать. Почти всех хорошеньких дам и девиц, — а красавицами изобиловала слобода, — можно было встретить на любой вечеринке у какого-нибудь негоцианта. Вечерние сходки были беспрерывны; на них обыкновенно старики и важные иноземцы собирались в отдельном покое, дымили трубками да осушали стаканы, а молодёжь без устали танцевала в соседних покоях; тут были и бесконечные польский, и гросфатер, и какой-то танец с поцелуями; пляски — зачастую начатые в 5 часов пополудни — оканчивались к 2 часам утра; Детали и церемоний не знали; простота и свобода доходили до грубости; ссоры, драки между подгулявшими кукуйцами были ежедневно...
Тем не менее люди приезжие невольно дивились тому, как весело проводили время жители иноземческой слободы; не проходило почти ни одного вечера, чтоб они не сходились друг к другу с жёнами, дочерьми, племянницами...
В то время, когда русская боярыня или боярышня отвешивала поклоны за торжественными обедами московской знати, либо церемонно лобызалась с почётными гостями по воле хозяина дома; в то время, когда от этих теремных красавиц трудно было добиться других ответов, кроме «да» «нет», в это время на другом берегу Яузы, в семействах и общих собраниях иноземцев царили относительные свобода, веселье и простота.
Мудрено ли после этого, что пылкий Пётр никак не мог примириться с обрядностью и торжественностью русского быта тогдашних бояр, всей душой полюбил частную и общественную жизнь иноземцев.
Мы не станем вслед за Устряловым уверять, что молодого монарха с первых же годов тянула на Кукуй-городок жажда получить от иноземцев «образование для себя и для своего народа»; кто знает молодость Петра (а Устрялову была она известна лучше, чем кому-нибудь другому), тот хорошо знает и то, что государь по крайней мере в первое время ласково протянул руку чужеземным пришельцам вовсе не с такою высокой целью, а просто ради весёлого и приятного препровождения времени.
Но действительно эти весёлые пирушки на Кукуе сделались школою для Петра, и притом такою школой, из которой вынесенное далеко не всё было доброе; здесь-то Пётр, по выражению народа, излишне «начал веровать в немцев», не даром же народ с такой ненавистью и озлоблением относился к кукуйцам.
Впрочем, Пётр мало интересовался симпатией или антипатией народа; Немецкая слобода довольно рано сделалась для него отраднейшим уголком в Москве; здесь он задолго ещё до заграничной поездки переходил от одной потехи к другой, здесь слагались у него планы смелых походов его на берега Чёрного моря, здесь за чарами пива и водки выслушивал он длинные и, без сомнения, хвастливые рассказы иноземцев о красотах заморской жизни; здесь, наконец, Пётр вкусил радости любви...
