— Теперь сказывай, сколько ты душ, сколько ангелочков загубила? Какую за то плату брала?
— Не брала, боярин, не брала, я по доброте...
— Ну так мы здесь расплатимся за твою доброту.
По знаку Малюты палач подвёл фараонову матку к дыбе. Ноги у неё подогнулись, и она упала пластом на землю. Так притвориться было мудрено, и заплечных дел мастер, подставив ладонь к её рту, произнёс короткое слово: «Кончилась!»
— Закопать на месте её логовища, пусть это место будет проклятое. Какой она веры — нам не ведомо, поэтому выставить над её могилой перекладину, чтобы вешать на ней бешеных собак. Введите её приятелей.
Допрос продолжался. Признания были чудовищные, особенно когда на тело допрашиваемого капало масло с горевшего веника. О душегубстве, как о житейской мелочи, разговоры были невелики, а когда дело коснулось с дьявольской силой, так даже позвали дьяка, который записал немало наваждений, заклинаний и заговоров. Все допрошенные под горячими вениками признавались в договорах с дьяволами, которые раздавали своим поклонникам кому что приглянулось: господство над засухами, наводнениями, падежом скота, мором на людей, наваждениями, бесплодием, дурным глазом. Старейшины этой банды занимались приготовлением любовных напитков, приворотными и отворотными снадобьями, изгнанием бесов. Заключившие договор с нечистью пользовались уже услугами самого дьявола и побаивались только фараоновой матки.
— Ну а как же вы делили награбленное? — спросил Малюта, привыкший за свою пыточную службу не верить в бесовскую силу. — Ещё ни один слуга бесовский не отказывался от добычи.
На его вопрос банда отмолчалась.
Дознание выяснило, что рында Лукьяш не раз приезжал к фараоновой матке то за приворотом, то за отворотом. Он не брезговал даже выпивать настой на лягушачьих лапках и являлся благодарить за помощь, тогда как ему давали всего лишь мешанину полыни с горечавкой.
Пока в пыточной избе слышался треск человеческих костей у дыбы и стенания у машины, вытягивавшей у одного руки, у другого ноги, рында Лукьяш тайно вошёл в мамину комнатку.
Здесь он перевёл дух, точно спасшийся от погони.
— Прощай, мама, — произнёс он наконец, отвечая на пытливый и отчасти испуганный взгляд мамы. — Спасибо тебе, родная, за твою великую доброту. Я только и свет видел, что через тебя, прощай, больше не увидимся.
— В своём ли ты уме, что случилось?
— Провинился! Сегодня раненько утром я помчался к фараоновой матке с решением хоть задушить чародейку, но добыть у неё отворотный корень. Корня я не добыл, а службу у царского стремени пропустил. Не знаю, каким путём царь дознался, что я у фараоновой матки, только теперь за мной погоня, словно за лиходеем. Семиткин, ты знаешь, не может забыть, кто его сделал полубородым. Говорят, Малюта захватил и фараонову матку, и всех подручных, и теперь идёт допрос с пытками — кто был, чего желал. Не устоять разбойникам перед дыбой. Семиткин станет поджаривать на углях, как тут не признаться!
— Авось Бог милостив и пронесёт грозу.
— Нет, родная, не успокаивай, быть мне под горящим веником. Мне отпереться тоже нелегко; положим, я отопрусь, и будь я трижды проклят, если помяну под горящим веником твоё имя и имя царицы, но всё же спасения не вижу. Говорят, что Иоанн Васильевич сегодня лютует, охота была неудачна, а когда он лютует... сама знаешь, его волей правит Малюта, прощай!..
Лукьяш опустился на колени и припал к ногам старой мамы.
— Что же ты будешь делать?
— Убегу в Литву. Уже и кони заказаны, прощай, больше не увидимся. Прощай, скажи царице... нет, ничего ей не говори... скажи разве только, что злодеем ей я не был и, видит Бог, не буду. Прощай, бегу, бегу!
Мама не успела ничего сообразить, как Лукьяш был уже за дверью. С этой минуты мама его больше не видела. Со времени бегства в Литву нескольких бояр на дорогу выставлялись пограничные посты, но он будто под землю провалился. Было бы слышно, если бы он бросился в колодезь или отправился к крымскому хану, да разве он на это способен? Нет, видно, он подался в Литву, а там он будет желанным гостем. Но не попал ли он в руки тайных Малютиных костоломов? Всё могло случиться... До всего могло довести его горячее сердце.
