— Он Казанскому царю служит и теперь подбивает его войной на меня? Вот так рында! Кто к тебе его приставил? — обратился царь к своей супруге.
— Предан он мне, как верный пёс. Да и за тебя пойдёт по одному моему слову хоть на татарские пики.
— Ну чародейка же ты! Однако мы сегодня не пили и не ели. Подать сюда хлеб-соль.
Морозову выпала честь исполнить это поручение. Зная, какое опасение может запасть в душу мужа, Анастасия Романовна принималась первая за всякое кушанье, нисколько не боясь отравы. Иоанн Васильевич не мог не оценить её поступка, хотя нервозность его всё больше увеличивалась.
С Воробьёвых гор открывалась в ту пору картина безжалостного разрушения и всенародной скорби. Квартал за кварталом гибли под яростью всепожиравшего пламени. Огненная волна встречалась на своём пути с другой волной и, соединившись в одно море, двигалась далее, всё истребляя. Местами переставал греметь колокольный набат, что наводило на мысль о разрушении колокольни или о том, что самые колокола, поддаваясь тлетворной стихии, размягчались, плавились и текли огненными ручьями. Грохот от падения стен и кровель разносился повсеместно. Рвущая снасти сильная буря на морском просторе была бы лишь слабым подобием огненных шквалов. Всё рушилось и ничто не спасало. Людские рыдания не западали в душу. Рыдала вся земля и корчилась в нестерпимых муках.
Вскоре после того, как царица оставила кремлёвский, гонцы доставили весть на Воробьёвы горы, что Кремль подожжён и что в самом дворце хозяйничают люди с факелами, жаждая попользоваться царским добром.
Последняя весть точно пробудила Иоанна Васильевича от дремоты. Ему вздумалось поскакать самому в Кремль и постараться спасти некоторые излюбленные им вещи. Первее всего ему хотелось спасти подарки, присланные ему английской королевой с первыми купцами, рискнувшими пробраться в Холмогоры. Желание это ошеломило царицу до того, что никакой этикет не мог её сдержать. Она уцепилась за епанчу супруга и замерла с восклицанием: «Не пущу, не пущу! Время ли думать о пустяковых подарках королевы! Москва гибнет, царство рушится, а ты займёшься спасением ковша да чаши от рук твоей аглицкой гордячки, не пущу!»
Иоанну Васильевичу даже понравился этот поступок жены, не разомкувшей свои маленькие слабые руки, пока он не удостоверил крестным знамением, что никуда не поедет. «Пусть-де горят и королевины подарки. Ему ли, царю всея Руси, гоняться за какими-то чашами, да стеклянными побрякушками. Вот он пошлёт ей двадцатипудового осётра, это дело!»
Анастасия Романовна могла теперь не беспокоиться; слово было дано верное, бесповоротное. Добрая стопа мёда, доставленного от князя Сицкого, послужила своего рода заключительным знамением твёрдости слова Иоанна Васильевича, который ещё раз повторил: «Да разве у меня на Руси не сделают такую чашу? Прикажу — сделают».
Вскоре до царя дошла весть, что в церкви убили его дядю. Это известие возбудило в его душе крайне разноречивые чувства. Дядю он не любил. Князь Глинский довольно неосторожно выставлялся в боярской среде властным советником и чуть ли не правителем царства. В своей политической слепоте он не заметил, что племянник его быстро обрёл ту политическую силу, при которой уже было недопустимо никакое вмешательство в действия царя.
И всё же первым побуждением его при вести об убийстве дяди было отправиться немедля ни минуты на место происшествия, согнать туда всех псковичей и исказнить их тут же лютой смертью. Народу Московского государства следовало понять, что если на небе живут гром и молния, то и земля насыщена беспощадной грозой. Однако после недолгого размышления Иоанн Васильевич оставил мысль о личной поездке на место преступления. Вместо этого он повелел немедленно призвать к нему нового начальника Пыточной палаты и Разбойного приказа Малюту Скуратова.
Малюта словно ожидал, что его позовут. Перед царём он явился не с пустыми руками. В корзине он принёс немало предметов чужой аглицкой работы.
Взглянув на своего нового начальника Разбойного приказа, Иоанн Васильевич невольно улыбнулся, вспомнив недавний разговор с боярами, которым сделалось известным, что в индийском царстве живёт удав-змея. Тому, кого она определит себе в жертву, лучше перекреститься и умереть, а не то удав-змея привскочет и своей ужасной пастью откусит начисто голову. Очень похожим на это диво представлялся царю его Малюта.
