— Дух века, мой мягкосердный Лоос, — возразил Плейер, — во всех странах Европы: в Англии, Испании и Германии — везде в последние века сердца людей стали недоступны для сострадательных чувств. Взгляните на историю последних веков Испании, где хитрые правители страны под предлогом распространения католицизма ввели самые жесточайшие пытки (не исключая костров), придумали с утончённым остроумием и находчивостью судьи из католических монахов, чтобы конфисковывать в казну имущество казнённых. Жизнь человека как там, так и в Англии, и у нас, в Германии, стала не дороже жизни червей, без жалости затаптываемых ногами, страдания не возбуждают у судей никакого сочувствия, человеческие права попраны ими с равнодушием бессмысленной машины. Суд наказывает даже идеи и осуждает даже желания. Волосы становятся дыбом, сердце содрогается, вспоминается дантовский ад при чтении рассказов о невыразимых муках, которым подвергались преследуемые судами прошедших двух веков. Читайте историю инквизиции, придуманной в эпоху, не очень отдалённую от наших времён, читайте протоколы о сожжённых так называемых еретиках; их в цепях доставляли целыми массами на огромные костры и живыми сжигали. При чтении этих протоколов сердце читателя сжимается, ему кажется, что он слышит стоны страдающих и бумага как будто пропитана и запачкана кровью страдальцев. Для действий Петра мы можем найти веское оправдание, между тем как у иностранцев главной побудительной причиной жестоких казней служили у одних корысть, а у других — веронетерпимость. Пётр же руководится высокой идеей, стремлением поставить свой невежественный народ на высоту других цивилизованных государств. Будущность его страны для него дороже горсти мятежников; для блага народа он даже подавляет в себе чувства родства из опасения, чтобы его близкие родные не погубили его преобразований: жену и сестёр своих он заключает в монастырь, сына преследует безжалостно по подозрению, что они принимают участие в заговоре, составленном с целью разрушить его нововведения. Он энергично уничтожает зло в начале, прежде чем оно достигнет таких размеров, когда уже не будет возможности искоренить его. Пётр поступает сурово, но нельзя отказать ему в справедливости.
— Кстати, — сказал голландский посланник, — говорят, что первую отвергнутую жену Петра привезли из Суздальского монастыря под конвоем вместе со многими заговорщиками, расскажите, почтенный Плейер, как это случилось, вы чаще нас встречаетесь с близкими к царю и, без сомнения, знаете подробности этого приключения. Любопытно знать её участь и судьбу других, привезённых из Суздальского монастыря.
Плейер не заставил его ещё раз просить себя и рассказал следующее:
«Допрос Марии Алексеевны, сестры Петра, которую призвали в суд для разъяснения своего разговора с племянником в Либаве, вызвал подозрение на бывшую царицу Евдокию, заключённую под именем сестры Елены в 1698 г. в Суздальский монастырь, во Владимирской губернии. Посланный из Москвы комиссар прибыл в Суздаль в феврале 1718 г. Не желая пугать мирный дом появлением судебного следователя, он никому не сказал кто он и вошёл прямо в келью сестры Елены.
Вместо того чтобы найти в ней, как ожидал, монахиню, он увидел женщину, роскошно одетую, с повойником на голове. Около неё стояли открытые сундуки, наполненные украшениями и богатыми нарядами. Комиссар бросился к этим сундукам и вытащил из них несколько шифрованных писем, написанных, как оказалось после, рукой брата Евдокии, Абрама Лопухина. В церкви на алтаре комиссар нашёл требник молитвы за царствующее семейство, в котором Евдокия была помещена под своим настоящим именем и прежним званием. Священник сознался, что он всегда молился за царицу Евдокию и что она всегда присутствовала при этом в светском платье. Монахини разболтали разные подозрительные вещи: например, то, что ходили к Евдокии посыльные от разных лиц, по-видимому, заговорщиков, с какими-то записками и что какой-то офицер, по фамилии Глебов, долго находился в связи с сестрой Еленой: они видели, как он приходил ночью в келью сестры Елены и оставался там очень долго.
