Уклонившись таким образом от разъяснения проделок Монса, секретарь пояснил, что он принуждён был искать своего в должности определения. «А определения сего, — писал Столетов, — и доныне у него не сыскал. Взял меня Монс в свою команду, обещал всякое благополучие, вместо которого и весьма неравного обрёл себе таковое злоключение, от которого принуждён всякой в моей жизни надежды лишиться, токмо имею на великодушное его величества милостивое рассмотрение надежду; и для того, в чём я, собственно, виновен, приношу моё чистейшее покаяние».
В порыве покаяния Столетов представил небольшой список своих «винностей», всего только три:
— Принял я от служителей государыни, двух Грузинцовых, две лошади с тем, «чтобы со временем в приключившихся нуждах их, по возможности своей, помогать; что я и чинил по совести, без утраты антересу её величества».
«Князь Алексей Долгоруков благодарил меня за старания по его делу об отцовском наследстве [то дело и доныне за ним не справлено для некоторой претензии одного из его братьев]; прислал он мне на камзол парчи золотной, бахрому и сукно да потом подарил жеребчика; а принял я всё то не вменяя во взятки, но в благодеяние и приязнь, для того, что услуги мои были ни по его прошению, «но по указу её величества».
«Да царевна Прасковья Ивановна за объявленное моё старание [в деле о передаче вотчины Монсу] пожаловала мне 320 рублей в разное время с тем, «чтобы я приводил Монса, а он бы государыню, чтоб её, царевну, содержать в милости своей изволила и домашнее бы им определение учинила. В вышеписанном во всём, — заключал исповедь Столетов, — прошу у его величества великодушного рассмотрения и милостивого помилования».
Помилования не было.
12 ноября проведено было судьями, как кажется, в окончательной переборке захваченных бумаг, быть может и в допросах, но они либо не дошли до нас, либо вовсе не были записаны, либо не попали в бумаги, ныне хранящиеся в Государственном архиве в С.-Петербурге, нами внимательно исследованные (в 1862 г.).
Монс продолжал содержаться под караулом, по одним известиям — в доме Ушакова, по другим — переведён был в свой собственный дом, на речку Мью (Мойку). Столетов и Балакирев (последний после прогулки в крепость) всё ещё заперты были в пустом Летнем дворце на Неве, у истока Фонтанки, где ещё недавно можно было видеть тёмную каморку с решетчатым оконцем в дверях.
В пятницу, 13 ноября, рано поутру страшный вестник несчастия Андрей Иванович Ушаков предстал пред Матрёной Ивановной, измученной страхом и надеждой.
Генеральша волею-неволею должна была подняться с постели; её увезли в дом «инквизитора» (так назывались тогда в официальной переписке члены страшной Тайной канцелярии) и — так говорили в городе — заперли в той самой комнате, где сидел несколько дней её брат.
Множество часовых оцепляло здание, вид которого невольно внушал страх и трепет жителям Петербурга.
Вслед за Матрёной Ивановной арестовали её сына, придворного щёголя и красавца Петра Фёдоровича Балка. Ему пока объявлен был арест в своём доме или в доме матери. Вообще нельзя не подивиться той необычной деликатности, если можно так выразиться, которую явил государь в настоящем случае. Арестации были невелики, делали их «без великого поспешения»; взятых под арест не влекли в крепостные казематы; ноги взятых персон, искусившиеся в ассамблейных танцах, не ставили в ремень, выхоленные руки не ввёртывали в хомут, кнут не бороздил их спины. Словом, государь или стыдился являть жестокость по делу, слишком близкому его сердцу, или же Екатерина, по народному выражению, «своим волшебным кореньем» продолжала и в эти страшные минуты «обводить», т. е. смягчать, ублажать государя.
В чём состоял устный допрос Матрёне Ивановне со стороны государя, мы не знаем; то же, что было записано с её слов, отличается необыкновенным лаконизмом. По всему видно, в такой «объявившейся за её семейством материи», каковы взятки, ей не позволили много распространяться.
Перепуганная донельзя, Матрёна Ивановне в течение двух дней 13 и 14 ноября вспоминала и диктовала Черкасову имена своих дарителей. В этом списке были лица всех состояний, званий и обоего пола.
