Розыск продолжался. На другой день Суворов на новом допросе передал Андрею Ивановичу Ушакову известный уже нам разговор свой с Балакиревым. Ершов объявил, что он слышал только то от Суворова, что показано в доносе. День 7 ноября прошёл без допросов. Не в этот ли день донесено было государю о важности начатого по его указу розыска? Не этот ли день таинственное лицо, которое вело интригу против Монса, употребило на то, чтоб раскрыть глаза государю на странность власти и значения камергера при её величестве?
К сожалению, ни в повседневном журнале того времени, ни в известном нам рукописном календаре, где попадаются отметки о препровождении времени государя, ни из записок, наконец, Берхгольца не видно, где был государь и чем был он занят в этот день.
Зато положительно известны его занятия 8 ноября 1724 г.
День был воскресный; государь отстоял обедню в Троицкой церкви, что на Петербургской стороне, и оттуда прошёл в Петропавловскую крепость. В одном из её застенков Петра ожидали Андрей Иванович Ушаков и Иван Черкасов, помощник кабинет-секретаря Макарова. Черкасов призван был для записывания показаний; тут же трепетали от страху Суворов, Столетов и шут Балакирев. Дело было не до смеху и шуток. От него потребовали ответа на показания Суворова.
«Я говорил только, — отвечал Балакирев, скрывая всё, что было опасного в его болтовне с Суворовым, — я говорил только, что живу я у Монса в милости, но всегда на посылках, без покою; награждения ж не имею. Я про Столетова говорил только, что он ищет в Монсе и чает у него быть в кредите, и ныне письма все у него на руках. Такие слова, что Монсова фамилия, вся пришед к нему, Монсу, со слезами просила, чтоб он Егорка от себя бросил и проч. [см. выше] я Суворову сказывал; говорил же ему и про ответ Столетова: что-де они мне сделают? Они-де сами [т. е. Монс и Балки] прежде меня пропадут; про виселицу упоминал ли или нет, того не помню».
Затем Балакирев на все показания Суворова и записку неизвестного о разговоре с Константиновым отвечал или отрицанием, или уверениями, что не помнит, или наконец смягчал фразы: так, по поводу разговора своего с Константиновым, отчего Монс не женится? Балакирев так смягчил на допросе: «Сказывал я просто: слышал я от Монса: на что-де мне жениться, у меня-де их много, лишь бы охота была».
Дали очную ставку. Суворов стоял на своём; Балакирев запирался. Его императорское величество велел вздёрнуть придворного шута на дыбу.
Шут, повиснувши на вывороченных руках, повинился, «токмо силы письма», привезённого им (в апреле 1724 г.) из села Преображенского в Покровское к Монсу, не сказал; а вместо того начал было называть лица, с кого его патрон брал взятки. Назвал Якова Павлова, который за презент Монсу сделан был учителем царевны Натальи Петровны, жену Любса; назвал купца Мейера, князей Меншикова и Алексея Долгорукова, подаривших Монсу лошадей, «а о прочих, — объявил допрашиваемый, — надлежит подробно написать».
Спросили Столетова. «Ведал я, — сказал Егор, запёршись во всём, что показал на него Балакирев, — ведал я только, что фамилия Монсова ко мне недоброхотлива; а Монсу на меня наговаривали. И говорил я, ведая всё это: что они мне сделают? Я их не боюсь! А быть может, я говорил, ведая их недоброхотство, что сами прежде меня пропадут, а причины к тому не знаю».
Очная ставка с Балакиревым не раскрыла причины.
Откровеннее был Суворов. Он сообщил и то, о чём его и не спрашивали. Так, он пересказал разговор свой с Мишкой, слугой Поспелова.
Всего этого было довольно.
Пётр отправился за объяснениями к Поспелову. Что там было — неизвестно. Несколько времени спустя государь возвратился в Зимний дворец.
Казалось, он был довольно спокоен, по крайней мере в нём ничего не заметили придворные, весело балагурившие у Екатерины. Государь сел с ними ужинать. Монс был в ударе и «долго имел честь разговаривать с императором, не подозревая и тени какой-нибудь немилости». «Минуту спустя [после ужина], — так рассказывает саксонский посол Лефорт, — государь велел Монсу посмотреть на часы.
— Десятый час, — сказал камергер.
