О силе того письма Суворов по осторожности промолчал.
— Для чего Монс так долго не женится? — спросил Константинов.
— Если Монс женится, то кредит потеряет. — И помолчав, Суворов спросил у Константинова: — А знаешь ли ты Балакирева?
— Не очень знаю.
— Этот Балакирев хотя и шалуном кажется, однако не промах.
Разговор, как кажется, ничего не заключал в себе интересного, а между тем кто-то им очень заинтересовался; кто был этот любопытный, из-за чего он чутко прислушивался к подобным толкам — неизвестно. Зато известно, что в тот день составлена была «записка для памяти, что Иван Суворов рассказывал Андрею Константинову, едучи в дороге от Москвы до Петербурга». Записка спрятана. Кто её доставил, кому подал, почему она исчезла до времени — всё это остаётся загадкой.
Интрига, как видно, обдуманная, осторожная, велась против Монса; над ним и его патроной скоплялась гроза. Отношения же между тем государя к государыне, а, следовательно, и значение нашего героя оставались прежние.
Так, 8 июля 1724 г., Екатерина была встречена с большим торжеством: целая флотилия буеров выплыла к ней навстречу за Александро-Невскую лавру, и немало пороху было расстреляно, немало вина было распито, прежде нежели окончились поздравления императрицы с благополучным приездом. Но глаз наблюдателя легко мог заметить, что эти поздравления, тосты, пушечные залпы не могли придать силу и бодрость государыне; заметно было, что необъяснимый для двора припадок 26 мая сильно потряс организм Екатерины; она была ещё очень слаба и даже не садилась за стол. Впрочем, это продолжалось недолго. Скоро последовали обычные пиры с обычными явлениями; пиры эти в лето 1724 года задавались при дворе как-то особенно часто, так как поводов к ним было много: беспрестанно спускали нововыстроенные корабли, фрегаты, мелкие морские и речные суда. Редкая из пирушек при этих случаях, особенно размашистых, обходилась без присутствия императрицы. Государь, оживлённый явлением «новорождённого» адмирал-баса Головина, оживлённый участием в его радости свет-Катеринушки, был обыкновенно в очень хорошем расположении духа. Прямым следствием было то, что «новорождённых» окрещивали страшнейшими водкоизлияниями. Вино оказывало своё действие: возникали ссоры, дело не обходилось без затрещин: то птенцы клевали друг друга... Если «новорождённое» судно было невелико, то государыня иногда не принимала участие в пире, но, объехав судно в своей барке, осушала бокал за здоровье «свет-батюшки», и этого было довольно: «государь опять был в очень хорошем расположении духа». А запируется он, и жена едет к нему с напамятованием: «пора домой, батюшка». Батюшка слушается и оставляет сотрапезников.
Бывали ли в это время свадьбы придворных чиновников и служителей — и на них, по обыкновению, почти всегда можно было встретить Петра и Екатерину: «их величества бывали очень веселы». На государя особенно часто в это время находила шутливость, и он шутил грубо, цинически, но по своему времени остроумно. Что Монсы и Балки нисколько не теряли кредита, видно из того, что государь с государыней посещали их семейные праздники: так, 11 августа 1724 г., высочайшие особы были на крестинах дочери Балка — Екатерины; несколько дней спустя мать Балка, Матрёна Ивановна, фигурировала на свадьбе тайного кабинет-секретаря Макарова в качестве сестры жениха; словом, положение этого семейства и в кругу вельмож, и дам высшего общества нисколько не умалилось.
30 августа 1724 г., в воскресенье, всё блестящее петербургское общество вслед за государем и государыней и во главе многочисленного скопища народа принимало участие в религиозно-политической процессии. В этот день Петербург вышел во сретение бренных останков Александра Невского. Страстный охотник до катаний по воде, Пётр и эту церемонию устроил на реке: многочисленная флотилия пушечными залпами встретила гроб славного князя.
«Звон колоколов не умолкал, — повествует Берхгольц, — необъятное множество зрителей крестились и кланялись. Большая часть из них, проникнутая глубоким благоговением, горько плакала; но были и такие, уверяет Берхгольц, которые смеялись или смотрели с сожалением на глупую [?] толпу. Императрица с двумя дочерьми, затем обе герцогини Анна (Курляндская) и Екатерина (Мекленбургская) и все дамы в великолепнейших нарядах находились на переднем монастырском дворе (в Александро-Невской лавре), у архиерейского дома, и там ждали приближения гроба. Увидев его, они также начали креститься и кланяться, причём некоторые старые дамы заливались слезами не менее простолюдинов. Как скоро гроб пронесли мимо её величества императрицы, она последовала за ними в часовню со всею своею свитою и впереди духовенства» и проч.
