Но обратимся к письмам и остановим внимание наших читателей на грамотках более интересных.
«Прошу я у тебя, высокопочтенный государь мой Виллим Иванович, — пишет камер-паж Павлов, молодой человек, беспутный, но богатый, даривший Монса разными подарками, как то: золотыми часами и проч., и потому терпимый на службе при государыне, — прошу я тебя, пожалуй, не оставь меня в своей милости, как ты, мой государь, начал меня по своему милосердию жаловать; и больше ни о чём не прошу, только пожалуй, мой государь Виллим Иванович, не оставь меня в своей милости».
«...Не оставьте меня в великой моей нужде, — вопиет ювелир Рокентин, угодивший впоследствии, как увидим, под кнут, — ибо я не знаю, как отделаться от притесняющих меня кредиторов. Будьте милосердны и помогите мне, Бог за это вас наградит!»
«И господин полковник соизволил сказать, — молит армии поручик, — чтоб я о ранге моём покорно, слёзно просил бы вас, премилосердного моего государя, и я рабски, всенижайше, покорно, слёзно прошу вашего милосердия, покажите надо мною свою высокую милость».
«Ваше превосходительство всюду приобрели славу великодушия, — так писали Монсу заезжие немцы, искавшие тёплого местечка на Руси, — слава вещает о том великодушии, с каким вы являете помощь всем нуждающимся. Поэтому, ваше превосходительство не осудите меня, если я дерзаю сказать, что вот уже семнадцать месяцев, как я живу в Петербурге, не имею средств к пропитанию» и проч. «Не оставьте! Бог да возблагодарит вас за высокое великодушие ваше», и проч.
С этими же мольбами представляется в передней у Монса депутация из города Риги; но, кроме небесной награды, она обнадёживает его в ближайшей, земной их благодарности. Депутация просит ходатайствовать по делу компании Чёрных голов...
«И так как вы, — пишут они в челобитье к Монсу, — вероятно, обременены важнейшими делами, то мы, опасаясь, чтоб наше дело не было бы предано забвению, осмеливаемся всепокорнейше повторить нашу просьбу о представлении всего дела его [?] императорскому величеству, ибо без всемилостивейшего покровительства государя наше учреждение, существовавшее столько веков, должно рушиться. В надежде, что по вашему ходатайству наша компания удостоится... и проч. мы имеем честь уверить вас, что обещанная нами благодарность будет в точности исполнена».
Подобная благодарность заявлялась Виллиму Ивановичу в самых разнообразных формах; так, например, некто Иван Никитич Хитрово, видя, что тяжба его с каким-то Дашковым о наследстве по духовному завещанию одной из царевен вершается в юстиц-коллегии в пользу его противника, поспешил обратиться к Монсу; дал ему расписку в пятистах рублях, будто бы у него занятых; следствием подобного займа было то, что дело перенесено сначала в Преображенский приказ к доброжелательному к Монсу Ромодановскому, а потом в кабинет его царского величества, в распоряжение благоприятеля Монса Алексея Васильевича Макарова; нечего и говорить, что тяжба перевершена, как того нужно было заимодавцу.
Богатый негоциант из города Риги несколько раз был требуем в Петербург для предъявления в берг-коллегию состоявшей на нём и его товарище недоимки; требования были настойчивы. Негоциант слёзно восплакался пред камер-юнкером, и в одном из своих писем довольно искренно объявил: «И когда старанием вашим избавлен буду от своей напасти, то прошу покорно вложенную цидулку принять и к кому изволите оную прислать, готов исполнить; токмо и паки прошу вас со слезами, чтоб Спрошения моего не забыть», и проч.
Цидулка не сохранилась, но, без сомнения, то была расписка вроде предыдущей, или какой-нибудь перевод денег на другого негоцианта.
Между тем умирает богатый помещик Мартемьянов; он последний в роде, имение его выморочное, он завещает его дальнему родственнику, школьнику Камынину. Провинциал фискал протестует, московский надворный суд препровождает дело с неблагоприятным для Камынина заключением в сенат; по указам, деревни покойника никак не попадут наследнику: они поступят в казну. К кому обратиться, чтоб направить дело к желанному исходу? Разумеется, к Монсу.
