Когда они вернулись к столику, Рената внимательно и жестко посмотрела на них: сначала — на Сергея Павловича, потом — на Дашу… И неожиданно сказала:
— Дашенька, Алеша, вы бы потанцевали! А мы, старички, на вас посмотрим…
Даша залилась краской.
— Какие же вы старички?
— Ах, бросьте, моя дорогая… Конечно, старички. Мне уже… Впрочем, неважно…
— Ну а мне будет пятьдесят. Чем и горжусь! — засмеялся Сергей Павлович. — Да вы потанцуйте, потанцуйте… — Он кивнул Алеше, который, видимо почувствовав еле заметную нотку приказа в голосе шефа, немедленно вскочил и подошел к Даше.
Бессмертный голос Эдит Пиаф умолял о любви какого-то Джонни… Первые секунды Даше чудилось, что она на каком-то выступлении, как в детстве, когда ей часто приходилось участвовать в концертах… Но скоро, кажется, слишком скоро она забыла про чужие глаза и просто поплыла в Алешиных руках. До ужаса хотелось прильнуть крепко-крепко к его груди. Потому что осень за окном, невидимая в сумраке позднего вечера. Потому что голос певицы так страстен… Потому что ей страшно и одиноко…
— Что, Рената, ты, похоже, ревнуешь меня к девочке? А хороша, не правда ли?
Рената сделала глоток вина. Лицо ее было непроницаемым.
— Ревную? Не обольщайся. А девочка недурна. Да они и всегда у тебя недурны. Красота ваших подружек прямо пропорциональна содержимому ваших кошельков. Может, и мне заняться ловлей мальчиков с улицы? Ты был бы доволен, Сережа?
От этого мягкого «Сережа» его лицо на мгновение сделалось больным и каким-то беззащитным.
— Нет. Ты ведь знаешь. Я…
Рената оборвала его:
— И все же таскаешь сюда своих подружек! Чего ты хочешь? Чтобы я одобрила твой выбор или разозлилась, кинулась бить тебя или ее по щекам? Мне все равно. Мне нет никакого дела до твоих романов. И хватит об этом.
Музыка на время смолкла. Но эти двое посередине зала все еще не разомкнули рук.
— Смотри, Сережа. Они обнимаются. И никакие деньги не властны над молодостью и страстью.
— Теперь обольщаешься ты, моя дорогая Рената.
Даша и Алексей сели к столу. Музыка звучала другая. И Сергей Павлович снова шутил, похохатывал и всячески имитировал непринужденность беседы… Даша смотрела на Ренату с легкой завистью. Эта женщина казалась ей безупречной. «Сколько же ей лет? Если ему пятьдесят, а она пусть моложе, то ей, выходит, за сорок, что ли?! Не может этого быть. Тридцатник — максимум». Если бы Даша была постарше, она непременно обнаружила бы опытным взором и усталость век, и то, что при полном отсутствии морщин нет той естественной бархатистости, внутреннего сияния и нежности, которые даются только молодостью… И все же Рената была хороша. Природа подарила ей тот тип лица, который с годами, становясь жестче и теряя в свежести, дополняется внутренним значением. Тень драмы, сквозящая в чертах… Надменность, замк нутая в узкое лицо, сила… Даже рот в яркой помаде, крепкий и четкий рот стильной брюнетки, не опустился уголками губ, а хранил двусмысленную усмешку… Фигура тоже была хороша: гибкая, с прямыми плечами и округлыми предплечьями. Более суровый взгляд, возможно, и обнаружил бы некоторую искусственность этой чуть суровой красоты, угадал бы все литры пота, пролитые на тренажерах… Заметил бы, что запястья спрятаны под тяжелыми браслетами, а такое же тяжелое колье-ошейник прикрывает основание шеи… Но Даша никогда не видела так близко по-настоящему богатых женщин. Она вдыхала запах тонких Ренатиных духов, смотрела во все глаза на ее платье, сплошь расшитое какими-то узорами, не видными издали и лишь совсем рядом заметными, — и хотела быть такой же.
Наверное, это восхищение как-то прорвалось на ее лицо, потому что Рената неожиданно оттаяла, потеплела и заговорила с девушкой почти по-дружески:
— Вы красиво танцуете… Учились этому?
— В детстве в кружок ходила. Да и просто люблю танцевать.
— А вы, Алеша, что любите?
— Я? — Он явно растерялся, подумал: «И что она ко мне прилепилась?» — Ну… Баскетбол люблю… На барабанах постучать… А вообще-то, я работать люблю. Я же дизайнер, Рената…
— Можно без отчества… Дизайнер? Я думала, вы, Алеша, что-то вроде дополнительной личной охраны и секретаря в одном лице…
