– Сесть? – повторил мистер Тачит. – Нет, мой мальчик. Разве что по обычаю древних – кажется, был у древних такой обычай? – меня похоронят сидя.
– Зачем ты так говоришь, папа, – пробормотал Ральф. – Ведь тебе лучше, не станешь же ты это отрицать.
– Не стану, если ты не будешь утверждать, что мне лучше. Нам ли под конец кривить душой друг с другом? Мы ведь никогда этим не занимались. Умереть все равно неизбежно – так не лучше ли умереть больным, чем полным сил? Я очень болен – серьезнее, чем когда-либо. Надеюсь, ты не станешь убеждать меня, что мне может стать еще хуже? Это было бы слишком тяжко. Не станешь? Вот и хорошо.
Приведя эти веские основания, мистер Тачит умолк, однако некоторое время спустя, когда около него снова оказался Ральф, он опять заговорил с ним. Сиделка ушла ужинать, и Ральф один дежурил у постели больного, сменив на этом посту миссис Тачит, просидевшую возле него весь вечер. Комнату еле освещал мерцавший в камине огонь, который в последние дни постоянно поддерживали, и длинная тень, отбрасываемая фигурой Ральфа, подымалась по стене к потолку, принимая то и дело новые, но неизменно причудливые очертания. – Кто со мной? Это ты, сын? – спросил старик.
– Да, папа, с тобой твой сын.
– Здесь больше никого нет?
– Никого.
Помолчав немного, мистер Тачит чуть слышно продолжал:
– Давай поговорим.
– А тебя это не утомит? – озабоченно спросил Ральф.
– Пусть утомит. Какое это теперь имеет значение. У меня впереди долгий отдых. Я хочу поговорить о тебе.
Ральф еще ближе подвинулся к постели и, склонившись над отцом, накрыл его руку своей:
– Ты бы уж выбрал предмет поинтереснее.
– А ты всегда был интересен. Я гордился тем, какой ты интересный человек. Мне так хотелось бы думать, что ты кое-что сделаешь в жизни.
– Если ты покинешь нас, – ответил Ральф, – мне нечего будет делать, останется только тосковать по тебе.
– Вот это как раз и не нужно, об этом я и хочу потолковать с тобой. Тебе нужно заполнить свою жизнь чем-нибудь новым.
– К чему мне новое, когда я и со старым не знаю как быть.
Старик лежал в полутьме, глядя на сына; лицо его было лицом умирающего, но глаза были глазами Дэниела Тачита. Казалось, он весь отдался мыслям о будущем сына.
– У тебя, конечно, есть мать, – сказал он наконец. – Ты будешь заботиться о ней.
– Матушка сама о себе позаботится, – обронил Ральф.
– Не говори, – отвечал отец, – со временем она постареет, и тогда ей понадобится твоя помощь.
– Мне этого не дождаться. Она меня переживет.
– Да, пожалуй, но это еще не причина… – Мистер Тачит умолк, не закончив фразу, и не то что бы жалобно, а как-то беспомощно вздохнул.
– Не тревожься о нас, – сказал сын. – Мы с матушкой, право, прекрасно ладим между собой.
– Да, ладите, потому что всегда живете врозь. А это неестественно.
– Если ты покинешь нас, мы, возможно, будем видеться чаще.
– Да, – выдохнул старик, уносясь мыслями куда-то в сторону, – нельзя сказать, что моя смерть многое изменит в ее жизни.
– Наверно, много больше, чем ты думаешь.
– У нее будет больше денег, – сказал мистер Тачит. – Я определил ей хорошую вдовью долю, как если бы она была мне хорошей женой.
– Она и была тебе хорошей женой – по своим понятиям: никогда не доставляла тебе никаких забот.
– Иные заботы приятны, – чуть слышно сказал мистер Тачит. – Хотя бы те, что были связаны с тобой. Но твоя мать… она стала меньше… меньше… как бы это выразить… меньше сторониться меня, с тех пор как я слег. Думаю, она знает, что я заметил в ней перемену.
– Непременно скажу ей об этом. Я рад, что ты обратил на это внимание.
– А, ей это безразлично: она не для меня старается. Она старается… старается… – и он умолк, пытаясь определить для себя причину замеченной в жене перемены. – Она старается, потому что ей самой так приятнее. Но я не о ней хотел с тобой говорить, – добавил он, – а о тебе. Ты будешь хорошо обеспечен.
– Знаю, – сказал Ральф. – Надеюсь, ты не забыл, о чем мы беседовали год назад. Я тогда назвал точную сумму, которая мне понадобится, и попросил употребить остальное на что-нибудь достойное.
– Да, помню. Я тогда же составил новое завещание. Наверно, это первый случай, когда наследник – да еще молодой – добивается, чтобы завещание изменили ему во вред.
