Как-то утром, возвратившись с прогулки за полчаса до завтрака, Изабелла вышла из кареты и вместо того, чтобы сразу же подняться по величественной лестнице, пересекла дворцовый двор, прошла под сводами еще одной арки и очутилась в саду. В этот час он был несказанно прекрасен. Полдень разлил над ним свое безмолвие, и беседки, полные неподвижной тени, казались глубокими пещерами. Ральф сидел в прозрачном сумраке у подножья статуи Терпсихоры – танцующей нимфы с удлиненными пальцами и раздувающимися одеждами в манере Бернини;[129] во всей позе Ральфа была такая расслабленность, что Изабелле показалось сначала, будто он спит. Ее легкие шаги, заглушённые травой, его не потревожили, но, прежде чем уйти, она на секунду приостановилась и бросила на него взгляд. В то же мгновение Ральф открыл глаза, и Изабелла, не долго думая, опустилась в плетеное кресло – полное подобие того, в котором сидел он. Хотя, досадуя на своего кузена, она упрекала его в равнодушии, все же она не могла не видеть, что его угнетают какие-то мысли. Но она объясняла его рассеянный вид отчасти томительной и все растущей слабостью, отчасти неприятностями, связанными с унаследованным от отца состоянием – их причиной были эксцентричные распоряжения Ральфа, неодобренные его матерью и, как сказала она Изабелле, встретившие теперь противодействие со стороны совладельцев банка. Ральфу следовало бы, по мнению миссис Тачит, отправиться вместо Флоренции в Лондон; он не был там целую вечность и проявлял к делам банка не больше интереса, чем, скажем, к Патагонии.
– Жаль, что я вас разбудила, – сказала Изабелла. – У вас такой усталый вид.
– Так оно и есть. Но я не спал. Я думал о вас.
– И это вас утомило?
– Очень! Как любые бесплодные усилия. Сколько я не бьюсь, все равно ни к чему не могу прийти.
– А к чему бы вы хотели прийти? – спросила она, закрывая зонтик.
– К пределу ясности, когда можно будет, хотя бы для самого себя, облечь в слова то, что я думаю о вашей помолвке.
– Стоит ли вам так много об этом думать? – обронила она полушутя.
– Вы хотите сказать, что меня это не касается?
– Если и касается, то только до известного предела.
– Этот предел я и желал бы установить. Полагаю, я дал вам повод обвинять меня в неучтивости. Я так вас и не поздравил.
– Конечно, я обратила на это внимание. И мне было непонятно, почему вы молчите.
– На это есть много причин. Сейчас я вам все объясню, – сказал Ральф.
Сняв шляпу, он положил ее возле себя на землю и некоторое время молча смотрел на Изабеллу. Потом откинулся назад, под защиту Бернини, и сидел, прислонившись головой к мраморному подножью; плечи у него были опущены, ладони лежали на подлокотниках огромного кресла. Видно было, что ему неуютно, неловко, что он не может собраться с духом. Изабелла молчала; если кто-то в ее присутствии испытывал смущение, она обычно преисполнялась сочувствия, но сейчас ей нисколько не хотелось облегчить Ральфу возможность нелестно высказаться о ее благом решении.
– Я все еще не могу прийти в себя от изумления, – проговорил он наконец. – Вот уж никогда бы не поверил, что вас можно так поймать.
– Не понимаю, почему вы называете это «поймать»?
– Потому что вас посадят в клетку.
– Раз клетка мне по душе, вам не о чем беспокоиться, – ответила она.
– Вот этого-то я и не могу понять, над этим все время и думаю.
– Если над этим думаете вы, можете вообразить, как над этим думала я. Пока не убедилась, что поступаю правильно.
– Значит, вы изменились до неузнаваемости. Год назад превыше всего вы ценили свободу и хотели одного – видеть жизнь.
– Я видела достаточно, – сказала Изабелла. – Должна признаться, что жизненные просторы не кажутся мне столь уж заманчивыми.
– Кто же говорит, что они заманчивы. Но я полагал, что, обратив на них благосклонный взор, вы решили обозреть все поле жизни.
–. Я убедилась, что нельзя задаваться такой недостижимой целью. Надо выбрать какой-то уголок и его возделывать.
– Совершенно с вами согласен. Но уголок надо выбрать, по возможности, тщательнее. Когда я читал этой зимой ваши прелестные письма, мог ли я предположить, что вы в это время выбираете? Вы не обмолвились об этом ни словом, и мое внимание было усыплено.
