Женский портрет - страница 139

Шрифт

Интервал

Они бы ему показали!

– А что, они не одобряют железных решеток? – осведомился мистер Бентлинг.

– Только когда за ними сидят закоснелые ретрограды, – отрезала мисс Стэкпол. – Признаться, разговаривая с вами, я всегда чувствую, будто между нами глухая стена с битым стеклом по верху.

– И вы близко знакомы с этим неисправимым исправителем социальных нравов? – спросил Озмонд у Изабеллы.

– Достаточно близко, чтобы ценить его общество.

– А вы очень цените его общество?

– Да, мне приятно, что он мне приятен.

– «Приятно, что приятен» – помилуйте, это уже похоже на любовь!

– Нет, – сказала Изабелла, подумав, – оставьте это определение для того случая, когда приятнее, чтобы был неприятен.

– Стало быть, вы хотите пробудить во мне любовь к нему? – засмеялся Озмонд.

Изабелла помолчала.

– Нет, мистер Озмонд, – сказала она с серьезностью, неоправданной в их легкой беседе. – Боюсь, я никогда не осмелюсь к чему-либо вас побуждать. Что же до лорда Уорбертона, – добавила она более непринужденным тоном, – он, право, милейший человек.

– И умен?

– О, да! И он действительно очень хороший.

– Так же хорош, как хорош собой, вы это хотите сказать? Он ведь очень хорош собой. Вот кому до безобразия повезло! Мало того, что он английский земельный магнат, к тому же умен и красив, он, в довершение всех благ, еще пользуется вашим бесценным расположением. Нет, я ему положительно завидую.

Изабелла внимательно посмотрела на него.

– Вы, кажется, всегда кому-нибудь завидуете. Вчера это был Папа, сегодня – бедный лорд Уорбертон.

– Моя зависть неопасна: она никому не приносит вреда. Я же не желаю этим людям ничего плохого, я только хотел бы быть на их месте. Так что, как видите, если кому-то от этого плохо, так только мне самому.

– Вы серьезно хотели бы быть Папой? – спросила Изабелла.

– Не отказался бы… впрочем, мое время для этого уже ушло. Кстати, – вспомнил вдруг Озмонд, – почему вы называете своего друга «бедный»?

– Очень, очень добрые женщины нет-нет да начинают жалеть мужчин, с которыми дурно обошлись; это особый способ выражать свое великодушие, – впервые вступил в разговор Ральф, вкладывая в эту тираду столь тонкую иронию, что она выглядела вполне безобидной.

– Когда это я дурно обошлась с лордом Уорбертоном? – спросила Изабелла, удивленно вскидывая брови, словно такая мысль никогда не приходила ей на ум.

– И поделом ему, если даже и так, – заключила Генриетта, меж тем как поднялся занавес и начался балет.

В течение следующих суток Изабелла не видела жертву своей мнимой жестокости, но через день после посещения оперы она встретила лорда Уорбертона в Капитолийском музее,[117] где тот стоял перед жемчужиной собранных там шедевров – «Умирающим галлом».[118] Изабелла пришла в музей со всей компанией, в которую и на этот раз вошел Гилберт Озмонд; поднявшись по лестнице, они начали осмотр с первой и самой примечательной залы. Лорд Уорбертон заговорил с Изабеллой достаточно свободно, но со второго слова сообщил, что уже покидает музей.

– Так же, как и Рим, – добавил он. – Я должен с вами проститься.

Изабеллу, как ни странно, огорчило это известие. Возможно, потому, что она уже не боялась возобновления его поползновений и думала совсем о другом. Она чуть было не сказала вслух, что сожалеет о его отъезде, но сдержалась и попросту пожелала ему счастливого пути, на что он ответил весьма сумрачным взглядом.

– Боюсь, вы сочтете меня «непостоянным». Не далее как позавчера я говорил вам, как мне хочется побыть в Риме.

– Ну, почему же, вы вполне могли передумать.

– Я именно передумал.

– В таком случае, bon voyage.[119]

– Как вы торопитесь избавиться от меня, – удрученно сказал его светлость.

– Ничуть. Просто я не выношу прощаний.

– Вам все равно, что бы я ни делал, – сказал он с грустью.

Изабелла пристально взглянула на него.

– Ах, – сказала она, – вы забыли о вашем обещании!

Он покраснел, как мальчишка.

– Виноват, но я не в силах его сдержать. Поэтому я и уезжаю.

– В таком случае, до свидания.