– Не понимаю, что ты хочешь сказать, – заявила миссис Тачит. – Ты употребляешь слишком много образных выражений, а с аллегориями я всегда была не в ладу. Я больше всего уважаю два слова – «да» и «нет». Если Изабелла захочет выйти за Озмонда, твои сравнения ее не остановят. Пусть уж сама подберет себе подходящие для этого случая. О молодом американце я мало что знаю, но вряд ли она день и ночь вспоминает о нем, да и он, подозреваю, давно устал ее ждать. Ничего не помешает Изабелле выйти за Озмонда, если ей заблагорассудится взглянуть на него с определенной точки зрения. Ну и пускай: я первая считаю – пусть каждый делает то, что ему по вкусу. Но у нее странный вкус – она способна выйти замуж за Озмонда ради его прекрасных речей или потому, что ему принадлежит автограф Микеланджело. Она, видите \и, не хочет быть корыстной; можно подумать, опасность впасть в этот грех грозит ей одной. Посмотрим, насколько бескорыстным будет он, когда получит возможность тратить ее денежки. Она носилась с этой мыслью еще до смерти твоего отца, а сейчас совсем на ней помешалась. Ей следует выйти замуж за человека, чье бескорыстие несомненно, а рассеять все сомнения здесь может только то обстоятельство, что у ее избранника будут собственные средства.
– Дорогая матушка, я не разделяю ваших опасений, – отвечал на это Ральф. – Изабелла всех нас дурачит. Она, конечно, сделает то, что ей нравится, но ведь можно изучать человеческую натуру вблизи, не теряя при этом своей свободы. Кузина только-только вступила на путь исследований, и не думаю, чтобы ей захотелось тут же сойти с него по знаку какого-то Озмонда. Она, возможно, сбавила ход на час-другой, но не успеем мы оглянуться, как уже снова помчится на всех парах. Прошу прощения за очередную метафору.
Метафору миссис Тачит, пожалуй, простила, но мнения своего не стала менять; во всяком случае, не настолько, чтобы не сообщить о своих опасениях мадам Мерль.
– Вы всегда все знаете, – сказала она, – стало быть, вам и это должно быть известно: как вы считаете, этот странный субъект и впрямь увивается вокруг моей племянницы?
– Гилберт Озмонд? – раскрыла свои ясные глаза мадам Мерль и, вникнув в суть дела, воскликнула: – Помилуйте! Откуда такая мысль?!
– А вам она не приходила на ум?
– Возможно, я очень глупа, но, признаюсь, – нет. Интересно, – добавила она, – а приходила ли она на ум Изабелле?
– Что ж, я задам этот вопрос ей самой, – заявила миссис Тачит.
Но мадам Мерль остановила ее:
– Зачем же вкладывать ей это в голову? Уж если кого спрашивать, так мистера Озмонда.
– Этого я не могу, – возразила миссис Тачит. – Я вовсе не жажду услышать в ответ – а он с его гонором, да притом еще, что Изабелла сама себе госпожа, вполне на это способен – мне-то какое дело.
– Я сама его спрошу, – храбро заявила мадам Мерль.
– А вам, – скажет он, – какое дело?
– Решительно никакого; поэтому-то я и могу позволить себе задать ему подобный вопрос. Мне настолько нет до этого дела, что он вправе осадить меня, отговорившись любым путем. Но вот именно по тому, как он это сделает, я до всего и дознаюсь.
– О, прошу вас поделиться со мной плодами ваших дознаний, – сказала миссис Тачит. – С ним, правда, я не могу поговорить, зато по крайней мере могу поговорить с Изабеллой.
– Не спешите объясняться с ней. – В голосе мадам Мерль прозвучала предостерегающая нотка. – Не воспламеняйте ее воображение!
– Я ни разу в жизни не пыталась воздействовать на чье-то воображение. Но у меня такое чувство, будто она предпринимает что-то – ну, скажем, не в моем духе.
– Вам такой брак не понравился бы, – обронила мадам Мерль с интонацией, вряд ли подразумевавшей вопрос.
– Разумеется! Какие тут могут быть сомнения? Мистеру Озмонду решительно нечего ей предложить.
Мадам Мерль снова погрузилась в молчание; глубокомысленная улыбка еще очаровательнее, чем обычно, приподняла левый уголок ее губ.
– Ну, как сказать. Гилберт Озмонд все-таки не первый встречный. В подходящих обстоятельствах он вполне может произвести весьма благоприятное впечатление и, насколько мне известно, не раз уже производил.
