Когда избрали Горбачева, самого молодого из Политбюро, ему было пятьдесят четыре года, Ленин в его возрасте уже умер, а в последние годы жизни считался стариком.
Горбачев происходил из деревни, и он, тоже деревенский, внимательно анализировал действия нового Генерального секретаря, бойкого и говорливого. Такие говорливые в деревне мало чего умели, при первой возможности уезжали из деревни на разные курсы, если не поступали в институты и техникумы, с радостью шли работать в райкомы комсомола, а потом передвигались по кругу должностей: из райкома в райисполком или, наоборот, из райисполкома в райком, а когда становились старше и спивались, их перемещали в райпотребсоюз, в общество содействия армии и флоту, в милицию, в коммунальные службы.
Новый генеральный секретарь прошел по всем ступеням политической лестницы: секретарь горкома комсомола, секретарь обкома комсомола, секретарь горкома партии, секретарь обкома партии, заведующий отделом в ЦК партии, секретарь ЦК, член Политбюро, Генеральный секретарь партии.
Он не верил в нового Генерального секретаря. Деревенские, если на них давили, всегда прогибались перед городскими. Настораживало его и то, что новый секретарь много говорил. Говорящие, как лающие собаки, не страшны, страшен молчащий, потому что неизвестно, что он сделает при следующем движении.
Телевидение транслировало заседания съездов народных депутатов. Заседание транслировалось ночью в записи. Как-то он вышел из коттеджа и увидел, что в домах светятся окна. Деревенские, как и он, пытались понять, к чему приведут все эти споры. Депутаты требовали отменить пятую статью Конституции о руководящей роли Коммунистической партии.
— А что будет, если отменят? — спросил он Татьяну.
— Все вздохнут с облегчением. Не надо будет выполнять решения нескольких идиотов только потому, что они объединились.
— Их не несколько, а восемнадцать миллионов, — не согласился он. — И они всюду. От жилищно-коммунальной конторы до ЦК партии — всюду есть первичные партийные организации.
— А почему ты говоришь «их», а не «нас», ты же член этой партии!
— Поправляюсь. Нас восемнадцать миллионов.
— На самом деле этой бандой руководят несколько сотен партийных функционеров. Они воры в законе, остальные — шестерки, совсем как в лагере. Как только эта банда перестанет решать, кого назначать, кого снимать, кого наказывать, а кого миловать, из нее эти миллионы выйдут. А зачем в ней быть, если не потребуется ее рекомендаций. Если ты хороший работник, то тебя назначат главным механиком и без рекомендации парткома. А учитывая, что эта самая партия была во главе всех репрессий, когда миллионы людей погибли в концлагерях, состоять в этой партии будет стыдно.
В такие прогнозы он не верил, но что-то происходило, он пока не мог понять этих тектонических толчков. Почему-то не было интриги вокруг его назначения, никто не боролся за место заведующего в райкоме. И он решил оттянуть решение о переходе на работу в райком.
Прошла очередная неделя, и он снова встретил Татьяну на перроне и привез к себе.
— Сейчас поставлю разогреть бифштексы, — сказал он.
— Потом, — ответила Татьяна. — Вначале в постель. Мне стыдно в этом признаться, но я всю неделю об этом думала.
Потом они пили пиво, которое привезла Татьяна, и ели бифштексы.
— Мне надо принимать решение, — сказал он. — Райком настаивает, чтобы я принял отдел.
— Пошли их подальше, — посоветовала Татьяна.
— Не могу. Они найдут способ прижать меня.
— Каким образом?
— Способов много. За то, например, что у совхоза полулегальная станция технического обслуживания автомобилей, а на ней начальник я.
— Тогда иди работать в райком.
— Но ты же уверена, что это скоро развалится?
— Я уверена, ты не уверен. Развалится — вернешься в механики.
— Наверное, я перееду в другое место.
— Куда?
— В какой-нибудь подмосковный городок. В городе для механика всегда хватает работы.
— А зачем в какой-то город? — спросила Татьяна. — Тогда уж лучше перебирайся в Москву. Мне к тебе будет ближе ездить.
— В Москве нужна прописка.
— Устроим тебе фиктивный брак.
— А почему фиктивный? — спросил он. — Ты за меня замуж не пойдешь?
