Тут он заметил, что откуда-то доносятся неприятные звуки. Сосредоточившись, он установил, что шум исходит из гостиной. В следующий момент он распознал голос Грейс, которая кого-то отчитывала.
Ему не потребовалось долго размышлять, чтобы догадаться, кто это. Очевидно, то был его друг Бодкин, и от этой мысли шампанское забурлило у него в венах. Он грозно нахмурился. Он не мог допустить, чтобы с его другом так обращались.
Айвор Лльюэлин открыл дверь и смело вошел в гостиную.
Как он и предполагал, Грейс стояла посреди комнаты подобно Статуе Свободы, а Монти стоял рядом и выглядел так, словно его нарезали кусочками. Судя по всему, он впервые видел великую актрису в одной из ее любимых ролей. Он ожидал, что когда он вернется без жемчуга и без более или менее благовидного оправдания, в доме будет шум, но его воображение просто меркло перед открывшейся реальностью. Монти был похож на человека, который со свечей в руке ищет, где течет из трубы газ.
Мистер Лльюэлин, напротив, был собран и спокоен, как пристало тому, кто только что выпил кварту первоклассного шампанского. Он чувствовал себя хозяином в доме и не собирался терпеть никаких беспорядков.
— Что здесь происходит? — спросил он.
— Уходи, — ответила Грейс.
— То есть как, уходи? Я только вошел. А, Бодкин, привет! Как съездил?
— Очень выгодно, — съязвила Грейс. — Он прихватил мой жемчуг. Я же тебе говорила!
— Да ну!
— И это все, что ты можешь сказать?
— А что такого? В этом доме нельзя говорить «Да ну»? Надо было меня предупредить.
Если бы Грейс не знала, что муж не может раздобыть спиртных напитков, она бы решила, что он навеселе, а так — отнесла некую медлительность его мысли на счет слабоумия. При всем его оглушительном успехе в кинобизнесе, она считала, что имей он хоть на унцию больше разума, он был бы полоумным. Как ни странно, остальные его жены придерживались того же мнения.
— Тебя, видимо, не интересует, что я потеряла ожерелье стоимостью в пятьдесят тысяч долларов.
— Ха!
— Что ты сказал?
— Я сказал «Ха!»
— Почему?
— Потому что мне хочется. Если мне хочется сказать «Ха», я его и говорю. Вот такой я человек. Прямой и честный. Не люблю ходить вокруг да около. И вообще, что это за бред? Как это — Бодкин украл жемчуг?
— Может быть, ты послушаешь?
— Замечательно! Давай, начинай, Бодкин!
— Я думаю, будет проще, если я тебе перескажу. Он говорит, что по дороге в Брайтон его ограбили.
— Как раз об этом я тебя и предупреждал. Поехать в Брайтон — все равно, что в Нью-Йорке выйти ночью в Центральный Парк. За каждым кустом по бандиту.
В холле зазвонил телефон.
— Бодкин, ответь, — сказал Лльюэлин. — Если меня, скажи что я вышел.
— Стойте на месте, — сказала Грейс.
Монти остался стоять.
— Мистер Бодкин рассказывает, — начала Грейс, — будто на него напал Адэр и угрожал ему пистолетом.
— Очень хорошо, — сказал Лльюэлин, как удовлетворенный книгой критик. — Нет, в самом деле здорово! Адэр? Мой слуга?
— Да.
— Что ж, это все объясняет! Я никогда не доверял этому типу. Бодкина надо пожалеть, а не ругать. Что тут можно сделать, если тебе грозят револьвером? Да, история замечательная.
— Если в нее поверить.
— А ты не поверила?
— Нет.
— Тебе не угодишь. Мне эта история нравится. А, Санди, заходи. Мы вот обсуждаем…
Последние слова были адресованы Санди Миллер, которая ворвалась в комнату с листком бумаги и была совсем непохожа на Санди, которая плакала на скамейке. Глаза ее горели, нос дрожал, тело подергивалось, словно она — девушка из телерекламы, которую только что уговорили попробовать новый чудодейственный шампунь.
— Монти! — вскричала она.
Лльюэлин испытывал к Санди отеческую нежность, но не мог позволить такого обращения.
— Нельзя бегать и кричать «Монти», — сказал он сурово. — Если хочешь что-нибудь сообщить, предупреди хотя бы.
— У меня для него телеграмма. Я ее приняла по телефону.
— Отпечатай в трех экземплярах и передай дальше.
— От Гертруды Баттервик. Монти! Она разорвала помолвку!
Монти вернулся к жизни так внезапно, что чуть не вывихнул спину. Он распустился как цветок, политый добрым садовником. Чувства его были такими, что он забыл о Грейс.
