Но пока Лев Толстой находился на Кавказе, где принимал участие в боевых действиях, а потому в любую минуту его грандиозные планы на будущее семейное и будущее творческое могла оборвать вражья пуля. Его первые опыты жизни и любви не сделали жизнь настолько привлекательной, чтобы опасаться за нее. Конечно, пройдут годы, и эти представления изменятся, но пока вот так писал он в своем дневнике: «Надо признаться, что одно из главных стремлений моей жизни было увериться в чем-нибудь твердо и неизменно. Неужели с годами рождаются и сомнения? В дневнике я нашел много приятных воспоминаний – приятных только потому, что они воспоминания. Все время, которое я вел дневник, я был очень дурен, направление мое было самое ложное; от этого из всего этого времени нет ни одной минуты, которую бы я желал возвратить такою, какою она была; и все перемены, которые бы я желал сделать, я бы желал их сделать в самом себе.
Лучшие воспоминания мои относятся к милой Волконской…»
Вот тут у читателя, вполне естественно, возникнет вопрос, что за воспоминания и относятся ли они к Кавказу. Ведь в книге освещается тема любви, а тут такие слова о Волконской. Обратимся же к этой милой незнакомке…
Это было перед Кавказом…
1851 год. 20 марта. Лев Толстой, которому шел двадцать третий год, приехал из Ясной Поляны в Москву и записал в дневнике, что прибыл туда с тремя целями: «1) Играть. 2) Жениться. 3) Получить место. Первое скверно и низко, и я, слава богу, осмотрев положение своих дел и отрешившись от предрассудков, решился поправить и привести в порядок дела продажею части имения. Второе, благодаря умным советам брата Николеньки, оставил до тех пор, пока принудит к тому или любовь, или рассудок, или даже судьба, которой нельзя во всем противодействовать. Последнее невозможно до двух лет службы в губернии, да и, по правде, хотя и хочется, но хочется много других вещей несовместных; поэтому погожу, чтобы сама судьба поставила в такое положение».
Словом, из намеченного удалось выполнить лишь первое – играть. Вот и запись соответствующая, датированная 24 марта. Среди прочих развлечений записано: «У Волконских был неестествен и рассеян и за 1000 засиделся до часу (рассеянность, желание выказать и слабость характера)…»
Вот и появляются Волконские, именно не одна Волконская, а Волконские.
И все, более о них ни слова. 5 апреля Толстой был уже в Пирогово, но если всякие разговоры о женитьбе прекратил, то о службе продолжал думать, хотя и записал на следующий день: «Ничего не исполнил», и далее, после описания всяких житейских событий, вывод: «Ничем лучше нельзя узнать, идешь ли вперед в чем бы то ни было, как попробовать себя в прежнем образе действий. Чтобы узнать, вырос или нет, надо стать под старую мерку. После четырех месяцев отсутствия я опять в той же рамке. В отношении лени я почти тот же. Сладострастие то же. Уменье обращаться с подданными – немного лучше. Но в чем я пошел вперед, это в расположении духа…»
И, наконец, 19 апреля, решение: «Завтра поеду в Тулу, решусь насчет службы…»
И решился. Отправился с братом Николаем на Кавказ, в его артиллерийскую бригаду.
Мы уже касались причин этого решения, не всем окружающим понятного. Ехать в армию, не будучи военным! Толстой спешил в армию, он искал защиту в службе, защиту от опостылевшей светской жизни, которая совсем иначе станет восприниматься вдали, на линии огня. Нет, он не станет одобрять светское времяпровождение. Он напишет о светской жизни: «Последнее время, проведенное мною в Москве, интересно тем направлением и презрением к обществу и беспрестанной борьбой внутренней».
Но он будет описывать со знанием дела, и, что греха таить, иногда и с тоской по беспечному прошлому. Ведь в службе то далеко не все сладко…
Вот запись 30 мая, сделанная в станице Старогладковской. «Пишу 30 июня в 10 часов ночи в Старогладковской станице. Как я сюда попал? Не знаю. Зачем? Тоже. Хотел бы писать много: о езде из Астрахани в станицу, о казаках, о трусости татар, о степи, но офицеры и Николенька идут к Алексееву ужинать, пойду и я. Я расположен любить капитана, но отдаляться от других. Может быть, скверные».
