. Уверяет, что они говорили о смерти и имели в виду Барона.
– Девушка знает меня? – спросил Бруно.
– Как и все, по слухам. Видела твои фотографии в газетах. Но она не знала, что находится у тебя в доме. Настаивала, что пойдет в полицию и все расскажет.
– Ты ее успокоил? – спросил Бруно, хотя заранее знал ответ.
– Я ее убедил, что надо держать язык за зубами, что в полиции ее примут за сумасшедшую. Ей бы даже по поводу изнасилования ничего не удалось доказать. Теперь Карин заботится о ней.
– Ей все известно?
– Конечно. Я ей говорил, что девушка могла и ошибиться, неправильно истолковать. Но что-то мне подсказывает, что она все поняла правильно.
– Кто остался с Карин и девушкой?
– Двое матросов с «Трилистника».
– Отлично. Стало быть, бедуин охотится за моей головой и ни перед чем не остановится, чтобы ее заполучить. Кало, друг мой, Карин и эта девушка ни с кем не должны говорить. Жизнь тех, кто знает об этом плане, не стоит и гроша. Ты должен всем этим заняться сам. Тебе я доверяю Карин, Кало.
– А ты? – спросил Кало, догадываясь, что услышит в ответ.
– Мне нужно попасть в Умпоте. – Бруно знал, что ранит друга этими словами.
– Без меня?
– Без тебя, старый медведь.
– Отвезти их домой? – Говоря о доме, Бруно и Кало имели в виду Сицилию, а точнее, фамильный палаццо в городе Пьяцца-Армерина.
– Отвези их домой и жди меня. Я приеду.
Кало любовно сжал громадными ручищами плечи Бруно.
– Не нравится мне эта история, сынок, – сказал он, глядя на Барона правдивыми и добрыми глазами. Он держал Бруно на руках, когда тот был еще ребенком, всегда служил ему опорой и защитой, а теперь хотел бы укрыть его непроницаемой броней. – Не хотелось бы оставлять тебя одного, – заключил он. – Будь осторожен, Бруно.
Бруно обнял его и поцеловал в губы, как когда-то обнимал и целовал своего деда, старого барона Монреале, который именно дону Калоджеро Косте доверил беречь мальчика. Это был старинный сицилийский ритуал прощания. Убаюканный шумом моторов и приятным ощущением безопасности, навеянным мыслью о Кало, он наконец заснул.
Деловитая секретарша, ведущая прием членов клуба, приветствовала его ослепительной улыбкой, приберегаемой лишь для особых клиентов. А Йоганн Кофлер среди лучших клиентов числился под номером первым. О раздаваемых им чаевых и подарках ходили легенды, равно как о его fair play [30] и удивительной скромности. Он был настоящим джентльменом, и хорошенькие секретарши, мечтавшие узнать, до каких пределов простирается его щедрость, могли бы пожелать ему только чуточку больше предприимчивости.
Йоганн Кофлер проводил в спортивном зале все утро: с восьми до девяти – гимнастика, с девяти до десяти – плавание, перерыв на десять минут, затем дзюдо и карате. С одиннадцати до полудня – сауна, массаж и отдых. В двенадцать тридцать – легкий вегетарианский завтрак. И так пять дней в неделю.
В цюрихском спортивном клубе, оборудованном наисовременнейшими снарядами, в обстановке повышенной комфортности накачивали мускулатуру мужчины и женщины всех возрастов, объединенные одним общим признаком: наличием больших денег. Йоганн Кофлер посещал его вот уже десять лет, с тех самых пор, как покинул родной Инсбрук и поселился в крупнейшем из городов Швейцарии.
Ему было двадцать восемь лет, рост – метр девяносто, но никто не смог бы назвать его красавцем: в его внешности было что-то неуловимое, нарушавшее общую гармонию. Несмотря на высокий рост и удлиненные пропорции тела, он больше всего напоминал большую морскую черепаху. Общее впечатление, производимое им, умещалось в слове «мешковатость». Все у него было каким-то обвисшим: глаза, нос, плечи, походка. Тем не менее он был превосходным спортсменом. Ему замечательно подходило определение, придуманное для шершня: «Противоречит всем законам аэродинамики, но все-таки летает». Его тело было живым оскорблением всех законов гармонии, но функционировало с безупречностью спортивного снаряда. Только в пристальном взгляде небольших голубых глаз сквозила необычайная жизненная сила.
Он поднялся на лифте, соединявшем подземные помещения с вестибюлем, и вышел на улицу. Стремительно преодолел под августовским солнцем расстояние, отделявшее его от стоянки машин. Пот катился по лицу градом, особенно из-за того, что на голове у него был парик. Он вынул из кармана мешковатых спортивных брюк носовой платок и прижал его ко лбу, стараясь не сдвинуть с места чуб волосяной накладки.
