Я знаю, как это бывает. Ночь падает тебе на голову, как кирпич с крыши, и начинает казаться, что глаза больше не видят, потому что тьма в тропиках кромешная. Ослепнув, человек превращается в одно большое ухо, а послушать тут есть что. На охоту выходят хищники — осторожные шаги, сопение, рев, шорох змеиных тел и крыльев летучих мышей… Собственно, все это меня ожидает, но еще не сейчас, слава богу. У меня в запасе часов семь до темноты, и я собираюсь провести их с пользой для себя.
Осторожно раздвигаю лианы и какие-то растения, похожие на паутину. Впереди только зеленоватый сумрак, но я не боюсь. Мне приходилось и тяжелее. Здесь, по крайней мере, нет болота, значит, есть надежда найти чистую воду. Думаю, все-таки мы упали на территории Перу, и мне должны встретиться горные ручьи и озера. Конечно, я могу ошибаться, но…
Срезаю ножом стебли, мешающие идти. Очень бы сгодился мексиканский нож-мачете, но где его взять? Приходится пользоваться тем, что есть, хоть и жаль тупить хороший охотничий нож. Пить хочется, но пока нельзя — воды маловато, кто знает, когда я найду пригодную для питья воду, чтобы пополнить запас. А еще мне кажется, что неба уже нет, оно исчезло, и сразу от этой мысли делается душно. Но так всегда бывает в джунглях, это просто нужно преодолеть. Я всегда была одна. Ну, почти всегда. Кстати, Нью-Йорк — тоже джунгли, и что? Там я выжила, выживу и здесь, никуда не денусь.
Пора остановиться отдохнуть — иду уже полчаса. Столько же прошли мы с Эдом. Черт подери, как все неудачно получилось! Вдвоем, конечно, было бы лучше. Хотя, с другой стороны, нельзя точно знать. Может, он мешал бы мне. Или оказался не тем, за кого себя выдавал, или… Но что сейчас об этом толковать? Журналист вернулся к самолету, его социальный инстинкт и навязанное ему чувство долга оказались сильнее инстинкта самосохранения — ладно, его дело. Я пыталась воззвать к здравому рассудку парня, но, очевидно, не к чему было взывать. Как и у большинства мужчин, полагаю.
Я знала многих мужчин — моя жизнь состоит из командировок, и я многое повидала, многому успела научиться. Нынешнее приключение ничем не хуже остальных, по крайней мере, до сего момента. Вот только не дает мне покоя мысль: кому же все это могло понадобиться? Думаю, когда заглох двигатель, пилоты были уже неработоспособны, но прожили достаточно, чтобы сделать все для спасения самолета. Возможно, они и правда сами сбросили оставшееся горючее, что нас в итоге и спасло. И если бы не яд, они бы оба выжили. Что-то тревожит меня… Что-то я видела, но не обратила внимания… Вспоминай, Тори, не ленись! Заглох двигатель, удар, боль, тьма… Потом — свет, льющийся сквозь иллюминаторы, спина Эда в синей рубашке, потемневшей от пота, тело стюардессы на полу, в дверях салона.
Вот! Ох, и ничего себе… У нее был проломлен череп, но там не было ничего, обо что девушка могла бы удариться — ведь перед самым крушением она села на пол, я отлично это помню. А голова у нее проломлена, словно ее стукнули сверху по темени. Обо что стюардесса могла так удариться? Да ни обо что! Выходит, кто-то убил ее. Кто-то из находившихся в самолете вроде благонравных граждан. И я подозреваю, зачем: возможно, девушка была соучастницей человека, задумавшего это преступление.
Но на что они рассчитывали? Самолет рухнул на джунгли, и то, что умирающие пилоты смогли посадить его с минимальными потерями, просто счастливый случай. Или нет? Летчики мертвы, кто-то отравил их, значит, кому-то было нужно, чтобы наш самолет упал именно здесь и сейчас. Кто-то пошел на большой риск, только непонятно, ради чего. И этот кто-то — один из пассажиров, потому что стюардесса была убита после падения. Хорошо, что я ушла оттуда. Судя по всему, мне и теперь надо поторапливаться.
Я встаю и отряхиваю с джинсов сухие частицы. Что же, Тори, твой инстинкт самосохранения не подвел тебя и на сей раз: лучше оказаться в джунглях тет-а-тет с ягуарами и змеями, чем остаться в обществе так называемых цивилизованных людей, один из которых — убийца. Думаю, и у Брекстона, и у Мерион Хексли, и у других хватает грязи на совести. Я тоже не святая, но готова признать это публично, а они — нет, в том и разница между нами. Именно показную «святость» я ненавижу в американцах. Все должно быть красиво — снаружи, а то, что с изнанки, — частная жизнь и права человека. Гадость и двойная мораль. Собственно, а где по-другому? Есть такие места, но цивилизованными их назвать сложно. Поэтому я и провела там много лет.
