Наступило молчание. Отец смотрел на мать, а она с улыбкой подошла к Биликену и постучала по его голове. Грузчики уставились себе под ноги и, казалось, обливались потом от смущения и стыда.
— Поднимите его, — приказал отец, — и идите за мной.
Конни вышла на веранду, чтобы получше разглядеть маленькую процессию, огибавшую дом. Освещенного солнцем счастливого Биликена несли на плечах, и он весело кланялся. Сзади подошла мать и стала рядом с ней. Конни внутренне напряглась и не смела поднять глаз.
С тех пор как мать несколько месяцев назад вернулась из-за границы, Конни не могла заставить себя смотреть ей в глаза. Она боялась, что мать прочитает в ее взгляде вопрос. Никто не сказал ей, почему мать уезжала, и никто не сказал, почему она вернулась. Раньше они все были счастливы вместе — и она, и мама, и их друг Мачо. Потом Мачо вдруг куда-то уехал. А потом уехала и мама. Конни отослали к тетке, и в течение года она почти не виделась с отцом. Вскоре она поняла, что спрашивать, где мама, невежливо. Когда она попадала в компанию взрослых, они сразу же умолкали и начинали переглядываться. В школе за ее спиной перешептывались и таинственно хихикали, но Конни прошла через все это с высоко поднятой головой. Ее мама была красива, ее мама была добра — ни у одной из этих гадких девчонок не было такой мамы. Ну, ничего, мама приедет и только посмеется над завистливыми сплетниками. Когда Конни сказали, что ее везут обратно домой, потому что мама скоро возвращается, она заплакала от радости. Теперь все будет хорошо: она снова будет с мамой, мама все объяснит, и они будут счастливы, как раньше. Каждое утро Конни выбегала к железным воротам и ждала маму.
А вместо нее приехала незнакомая ослепительная дама, от которой люди испуганно отводили глаза.
Когда Биликен скрылся за углом, Конни подождала минуту, затем, не отрывая взгляд от пола, осторожно повернулась и пошла к двери.
— Конни, — позвала ее мать, когда девочка уже была в дверях.
Конни остановилась, медленно повернула голову и посмотрела на мать. Они некоторое время молча глядели друг на друга. Потом мать вздохнула, подошла к креслу и села.
— Поди сюда, Конни, — сказала она.
Конни подошла и остановилась рядом. Мать полулежала в кресле, откинувшись на спинку и прикрыв ладонью лоб, словно стараясь удержать свои мысли. Конни ждала, и в этот момент тишину прорезал страшный рев. Оглянувшись, она увидела, как солдат бросился прочь от ворот, а движение на улице разом замерло. Затем последовала короткая пауза, и снова в тишине раздался страшный рев.
Мать выпрямилась в кресле, и лицо ее опять приняло насмешливое выражение.
— Бомбежка, — сказала она. — Я же говорила: Биликен приносит несчастье, — и, с улыбкой поглядев на Конни, добавила: — Надо опять уползать в щель.
Биликен всю войну жил в стенной нише в саду за домом. Та часть сада стала для Конни убежищем. Она тайком притащила туда маленький столик и пару стульев, и там, под акациями, они с Биликеном вместе полдничали каждый день. Сначала она предлагала ему горячий шоколад, пока в доме был шоколад, потом кофе, а когда не стало и кофе — ячменный суррогат, единственный напиток, который тогда можно было достать. Теперь ужас бродил по улицам не только ночью, но и днем, однако в своем тайном укрытии под акациями Биликен по-прежнему заправлял карнавалом, улыбался и каждый день ждал новостей. Конни была очень счастлива снова обрести друга, с которым можно быть вместе, которому можно пересказывать слухи о том, что ровно через девять дней после такого-то числа (число переносилось из месяца в месяц) с триумфом вернутся американцы на целой туче самолетов и на караване судов длиной в милю. Но от солнца и от дождя краски Биликена поблекли, под слоем пыли божок посерел, земля, нанесенная ветром в нишу, высилась у скрещенных ног холмиком, на котором скоро зазеленело несколько чахлых растений, потом выросли папоротники, потом холмик покрылся ковром сорняков, а затем лоза дикого винограда медленно вскарабкалась вверх по краю ниши, разрослась в стороны и скоро густо оплела всю стену вокруг Биликена — а американцы не приходили. Потом лоза зачахла и умерла, листья опали, сплетение мертвых стеблей почернело, высохло и стало ломким, ветер раскачивал и разрушал его, осыпая сучками и веточками детский столик, гнивший среди сорной травы, поломанные стулья на пожелтевших газетах и самое Конни, вытянувшуюся и похудевшую, — ей было уже четырнадцать лет, когда однажды она прибежала под акации с чашкой рисового отвара и вареной сладкой картофелиной, чтобы сообщить Биликену, что она эвакуируется.
