Два дня спустя он уже плыл на пароходе в Гонконг.
— Я уехал, не повидав их, — объяснял Пако Тексейра Пепе Монсону, сидевшему рядом с ним на траве в Кинг-парке — огромной чаше, наполненной теплым, как суп, вечерним воздухом. По краям чаши, там, где еще не угас свет дня, Пепе Монсон видел закутанные в туман здания фешенебельных клубов — они одиноко дожидались воскресных паломников.
— Чертовски нелегко было расставаться с оркестром, — сказал Пако. — Управляющий ничего не хотел слышать и ссылался на контракт, а парни, естественно, думали, что я подкладываю им свинью. Не могу винить их за это. Но мне необходимо было сбежать, иначе бы я рехнулся. Я просто-напросто удрал, так что они еще могут возбудить дело, если захотят. Я не взял даже причитавшиеся мне деньги и приехал еще беднее, чем прежде. И еще гнуснее. Я чувствую себя так, словно совершил колоссальную подлость, — чувство не из приятных, — из-за этого-то у меня, по выражению Мэри, и появился взгляд как у Бориса Карлова.
— Значит, конец оркестру «Тьюн текнишнз», — сказал Пепе.
— …и его руководителю Тексу, — подхватил Пако, нахмурившись. — Никто не станет доверять мне после этого. Придется, наверное, поменять профессию.
— Хотел бы я знать, что заставляет ее придумывать подобные нелепости?
— Ты о Конни?
— Да. Этот вздор насчет пупков.
— Ну, она хочет сначала ошеломить, а потом погубить. Ей нужно не тело — она губит душу.
— Это уж чересчур.
— Они — слуги дьявола, и она, и ее мать. Они спелись: мать ловит простака и играет с ним, как кошка с мышкой, а когда наиграется, отдает дочери.
— Я бы не сказал, что они действуют заодно — скорее, друг против друга.
— Они работают друг для друга. Каждый раз, бывая с одной из них, я явственно ощущал, что другая следит за нами с завистью. Когда ты корчишься в мучениях, обе получают удовольствие. А когда ты уже на пределе, дочь огорошивает тебя своим ужасным саморазоблачением, и ты теряешь голову, бежишь прочь как одержимый. И готово — еще одна душа отправилась в ад.
— Нет, Пако, нет.
— Что ты знаешь о них? Ты видел их всего раз, да и то мельком.
— И тем не менее, по-моему, ты ошибаешься. Особенно насчет дочери. Мне кажется, она просто перепуганная девочка, которая отчаянно пытается спасти себя…
— …а потому сообщает всем, что у нее два пупка, — вставил Пако.
— Я начинаю думать, что этим она по-своему хочет доказать, что и у нее есть ангел-хранитель…
— Жалкий моралист! И ты попался на этот крючок.
— А ты нет?
— Да. Да, конечно. И я тоже.
— И если говорить правду, ты все еще на крючке.
— Нет, — отрезал Пако и, откатившись в сторону, уткнулся лицом в траву.
В парке, кроме них, никого уже не было. Мэри увела детей домой: становилось прохладнее и приближалось время ужина. Она попросила мужчин прийти через несколько минут: суп остынет. Но эти несколько минут растянулись на часы.
— Пожалуй, нам пора, — сказал Пепе. — Мэри ждет.
Пако не пошевелился. Почувствовав руку Пепе у себя на плече, он сказал, не поднимая лица:
— Оставь меня в покое.
— Но Мэри будет беспокоиться.
— Я не могу идти домой.
— Это глупо.
— Бесполезно. Она знает, что я только и думаю, как бы вернуться.
— К этим женщинам?
— Они еще меня не прикончили.
— Ты любишь их?
Пако поднял лицо к Пепе.
— Они ждут меня, — улыбнулся он. — Они меня преследуют. А если бы я любил их, я бы давно уже ушел к ним.
— Но если ты их не любишь, тебе нечего их бояться.
— Нет, это не любовь. Какая это любовь? Я знаю, что они порочны, развращены, олицетворение зла. Но я попался — они держат меня мертвой хваткой. Я знаю: рано или поздно они позовут меня и я побегу, как собачонка. Мэри тоже это знает. Она и я — мы просто ждем.
— Но ведь есть же у тебя сила воли?
— Нет, я лишился ее там. И вообще оставь меня в покое!
— Пошли. Уже холодно.
— Ничего.
— И Мэри ждет.
— Иди и скажи ей, чтоб не ждала. Скажи, что у меня болит голова и мне нужно побыть на воздухе. Я скоро приду.
— Я подожду тебя.
— Оставь меня в покое! Убирайся к черту, слышишь?
— Ладно, старина.
Пепе встал и, еще раз взглянув на Пако, который опять уткнулся лицом в траву, зашагал прочь. Вокруг стелился легкий туман, и он чувствовал себя как Алиса, пробирающаяся в Зазеркалье. Но, подумал он, это не я шагнул сквозь зеркало, а Пако и отец. Зеркало разбилось. И они не могут вернуться, во всяком случае, отец точно не может…
