И конечно, все сразу заметили появление новенькой. К тому же она была красоткой. Настоящей красоткой, как в кино, с огромными черными глазами и целой шапкой темных кудрей, рассыпанных по плечам. Ах, если бы только кудри, но ведь был еще наряд! Весь женский коллектив заводоуправления, а надо заметить, коллектив хоть и небольшой, но очень достойный, о чем речь пойдет впереди, так вот, весь женский коллектив тихо ахнул, глядя на тугую черную юбочку до колен, и даже, кажется, с какими-то разрезами по бокам, и такой же черный жакет, подхватывающий талию и легкие бедра. Но главное – свитер! Ярко-красный свитер с высоким роскошным воротом так ловко подчеркивал стройную шею и круглый подбородок, что Витька Филькин аж присвистнул от восторга. И пусть Витька слыл известным всему заводу бабником, это ничего не меняло, красота есть красота.
Конечно, невольные зрители не могли догадаться, что шикарный костюм новенькой сотрудницы перешит из бывшей военной формы отца, перелицованной и перекрашенной в черный цвет, а затейливый фасон почти точно скопирован из замечательного и редкого в те времена заграничного фильма. Со свитером было еще проще. Свитером служила довоенная мамина кофта, одетая задом наперед, так что пуговицы застегивались на спине (что, после небольшой тренировки, было минутным делом), а ворот скреплялся сзади на шее английской булавкой, совсем незаметной под рассыпанными кудрями. На вид красавице было лет двадцать, от силы двадцать два, но она уже успела окончить техникум, настоящий московский техникум, и прибыла на завод по распределению на должность замначальника цеха. А еще через пару месяцев, когда начальник инструментального цеха Петрович окончательно запил и был без шума уволен «по собственному желанию», Алла, или Алла Семеновна, как строго величал ее директор завода, и вовсе стала заведовать этим самым цехом и, кстати, справлялась довольно шустро, так что сотрудники вскоре привыкли к ее молодости и несерьезному для такого дела облику. Из уважения рабочие цеха тоже вскоре стали звать новую начальницу Семеновной, как звали раньше легко позабытого бедолагу Петровича, что ж – в каждом времени свои привычки и свое уважение, смейся не смейся. Хотя, придется признать, буквально в том же месяце у красавицы появилось и другое имя, даже, скорее, не имя, а прозвище, и говорилось оно в рифму, как и полагается прозвищу, а именно – Алла с Урала. Сей поэтический опус принадлежал, конечно, Витьке Филькину, который сразу получил от Аллы Семеновны полный категорический отказ на все свои ухаживания, и теперь ничего другого ему не оставалось, как дразниться и придумывать прозвища.
А ничего обидного в новом имени и не было! Алла Семеновна действительно много лет прожила на Урале, куда занесло ее вместе с родителями еще в войну, то есть совсем в детском возрасте, так что прежней Москвы она и не помнила вовсе и москвичкой себя не считала. Завод после войны решено было оставить на Урале в целях дальнейшего развития отдаленных районов страны, а родители, которые оба работали на эвакуированном заводе, папа – инженером, (правда, с небольшим перерывом на службу в ополчении), а мама техником в плановом отделе, так вот, родители тоже решили остаться и не искать новых забот, тем более что завод им предоставил отдельную двухкомнатную квартиру. А в Москве у папы и мамы была узкая длинная комната в огромной, на десять семей коммуналке, где они жили вместе с маленькой Аллой, еще более маленьким ее братишкой и бабушкой, папиной мамой, спавшей в той же комнате за толстой серой ширмой. Эта бабушка, надо сказать, обладала характером очень независимым и даже вредным, от эвакуации отказалась категорически и осталась единственной хранительницей вышеописанной комнаты.
К тому времени, когда Алла подросла, и встал вопрос о ее дальнейшем образовании и проживании, родители дружно решили отправить дочь в родную столицу. Предполагалось, что бабушка в своей теперешней старости и немощности будет просто счастлива принять и прописать взрослую внучку, а впоследствии и оставить ей жилплощадь в Москве. Но бабушка, хотя и прописала Аллу, но большой радости не высказала, дряхлеть и тем более умирать совсем не собиралась, а вместо этого завела себе друга сердца, длинного, лысого как огурец старика по имени Яков Соломоныч. И вот наша героиня, пусть и оказалась вновь жительницей столицы, но как-то сбоку припека, и, честно признаться, с грустью вспоминала свой Урал и подолгу не засыпала за пресловутой ширмой под грозный храп лысого Соломоныча.
