Мороженая тыква – вот чем вылечили Андрюшу!
Старый Казах резал тыкву большим ножом на полоски, а мама вкладывала эти полоски в Андрюшин горячий ротик. И он жадно сосал, а до этого никакой еды не брал, даже губ не разжимал. Откуда Казах взял тыкву? Наверное, запасали с лета, откуда им, городским жителям, было знать!
Вообще там были совсем другие лакомства, не те, что она помнила из Одессы. Например, иван-чай. Колючая шкурка легко снималась, а ствол был такой сочный, сладкий, они сосали его целыми днями. Еще лучше корень солодки. Но самое вкусное – жареное просто. Хозяйка с сестрой жарили просо на большой плоской сковородке, просеивали через сито, потом толкли в муку в большой штуке, похожей на ступу. Запах стоял такой, что ноги сами несли к их крыльцу. Все вчетвером молча стояли за порогом, даже Леня понимал, что входить нельзя. Хозяйкина сестра молча зачерпывала горячее просо большой ложкой и не улыбаясь насыпала каждому в горсть. Горсти они тут же тщательно вылизывали. Потом сколько раз пыталась приготовить дома, – покупала на рынке просо, жарила на сковородке потихоньку от мужа, нет, ничего похожего не получалось!
Где был в это время Гарик? Да, тут и был, они же в одном доме жили, тетя Оля всю зиму хворала, а они с Гариком за малышами смотрели. Андрюша после болезни стал меньше Лени и все сидел, так они его приспособили картошку перебирать – большую в суп, а мелкую – на ее будущий огород. Ничего, Андрюше даже нравилось. А Гарик был мечтатель. Все время придумывал разные истории, то он бандитов выследил, то клад нашел, то рыбу огромную прямо руками поймал. Он только ей рассказывал, и она никогда не смеялась, хотя думала про себя – ну, какие бандиты! Но самая главная история была про то, как они возвращаются в Одессу. Всегда получалось, что это какой-то сказочный город, с большого корабля выходит моряк с кортиком, и это и есть он сам, Гарик, а на берегу его встречает жена. Понятно, кому отводилась роль жены, их и так все время женихом и невестой звали, но ей почему-то становилось обидно, самой хотелось плавать на большом корабле и ходить с кортиком, хотя она и плохо представляла, что это такое.
«Женщинам не положены кортики», – важно говорил Гарик. – «А пионеркам положены, – нагло заявляла она, – и я раньше тебя пионеркой стану. А ты не знаешь, потому что читать не умеешь».
Это был ее главный козырь, потому что еще весной она начала учиться. Мама вдруг спохватилась: «Господи, такая дылда, девятый год, а ни читать, ни писать не умеешь!» Сначала писать было очень трудно, потому что карандаш все время ломался и скоро стал маленьким огрызком, совсем не удержать. И еще он скользил по журналу, она ведь на старых журналах писала, мама их нашла в клубе. А потом Кох сделал ей настоящее перо. Он так и сказал: «Великий поэт Пушкин писал гусиным пером, вот и ты пиши!» Перо очень хорошее оказалось, на кончике расщеплено, так что чернила не стекали. А чернила они с мамой из глины делали. Глина в овраге была совершенно красного цвета, только водой разведи – и пожалуйста: чернила! Даже красиво получалось – красные строчки между черными журнальными. Правда, когда вода высыхала, строчки совсем бледные становились, но все равно видно.
А Гарик учиться не хотел, целый день торчал на речке. Правда, он плавал очень хорошо, не то что она – бултыхалась у самого берега, как чурка. А один раз чуть совсем не утонула, вдруг песок ушел из-под ног, ни крикнуть, ни вздохнуть, и Гарик далеко уплыл, не видит. Схватилась за висящую ветку, тянула, тянула, наглоталась воды по самое горло, но как-то выбралась. С тех пор совсем в речку не залезала, так за всю жизнь и не научилась плавать.
– Я всегда за тобой не успевал, – сказал Гарик. – Всегда, всегда ты была первой, ты даже меня первая поцеловала, помнишь? И все у тебя лучше получалось. – Нет, ты плавал лучше, – возразила она. – Да я же специально тренировался! Знаешь, ты только не смейся, я ведь мечтал, что ты когда-нибудь тонуть начнешь. По-настоящему! И я тебя вытащу. – Ты и тогда опоздал, – засмеялась она, – я сама вылезла.
