Что ты говоришь, оставь, пожалуйста… Я понимаю, что здесь не проблема. В Грецию? И на Родос тоже?
Ах, куда таких стариков тащить!
Ну ладно, ладно, поговорим еще.
Да, вернулись мы с моря, а девочка наша замуж собралась. И ведь подумай, я рано вылетела, так она еще раньше, просто совсем ребенок. Все, думаю, конец институту, конец всей ее молодости! Я и упрашивала, и торговалась – отложить, на год, на полгода. Боря первый не выдержал, махнул рукой.
И стали мы готовиться к свадьбе.
А я на свадьбы не ходила с тех пор, как Диночка погибла. Все боялась людям праздник испортить. И вот что интересно, не было у меня слез. И голова вроде ясная. А как вспомню ее, начинаю кашлять, просто до рвоты, ничего с собой поделать не могу. И в больнице лежала, и в санатории. Со временем отпустило немного, а как увижу праздник, молодежь, дыхание перехватывает – и опять.
Но тут уж я себе сказала: «Всё. Хватит горем жить». В загсе, как посмотрела на свою девочку, такую красавицу, да с фатой, да в длинном платье, – и полились у меня слезы. Словно камень в душе растаял.
Главное, расстраивалась я совсем зря. Зять у меня очень хороший оказался. Порядочный человек, отец внимательный, труженик… И еще красивый. Я вот иногда смотрю в компании – он самый интересный.
Ну что зря смеяться, не понимаю.
И начался тут еще один круг моей жизни. Потому что родилась у меня внучка.
Конечно, Сонечкой, иначе и не думал никто.
И хотя детей называли неродными, находились злые языки, но уж внучка точно была моя! Я так и стала жить ее жизнью: вот, думаю, доживу, ходить начнет. Потом про школу стала думать – доживу, куплю портфель.
Нет, зачем про свадьбу. Сначала про университет.
Конечно, уверена. Мама моя учиться не поленилась, а уж что внучка будет студенткой, я никогда не сомневалась.
Да, уехали. Ты лучше меня помнишь.
Я сначала не думала, что это всерьез. Пусть поговорят, поспорят. А так, что им не хватает?
Да, конечно, слышала. И общество «Память», и на улицах разговоры, и в газетах. Но ведь не хотелось верить. А разве мама моя верила? Или Борины родители? Сестра его младшая, Галя, беленькая такая девочка была, только семнадцать лет исполнилось. Когда их на расстрел повели, она полицая попросила: «Отпустите меня, дяденька, я ведь на еврейку не похожа, не заметит никто».
Нет, он ее сам застрелил. Там почти немцев и не было, одни полицаи.
Боря страшно против отъезда возражал, прямо до крика. «Ничего я не забыл в вашем Израиле! Нищим быть на старости лет, на подачках жить. Я всю жизнь людям отдал», – и партбилет свой, с сорок второго года, достает. Он ведь под Сталинградом вступил.
А людям-то давно не до него, партия развалилась, экономика рушилась, старики как раз первыми и обнищали.
А я сразу сказала: «Хоть в Израиль, хоть на Воркуту. Почему бы не поехать?» Диночку, конечно, тяжело было оставлять, но разве могла я променять трех своих девочек на ее могилу.
Ну конечно, трех. Разве мы не говорили? У меня уже и вторая внученька родилась. И что интересно, думала, старая я совсем, нет уже ни сил, ни сердца на новых детей. А эта малипуська недоношенная так за сердце взяла и меня, и Борю. И главное, она точно в Сонечку, бабушку свою, уродилась. Лет с двух петь начала, рисовать. И все что-то мастерит, мастерит ручками, и так у нее ловко получается.
А что ты думаешь, конечно, необыкновенные. Я объективно говорю. Ну посмотри по сторонам – наши девочки самые красивые…
Ну ладно, дальше так дальше.
Мы в феврале приехали, уже после Бориного инфаркта. Он только тогда и согласился.
Нет, не волновалась. А что мне было терять? Я к девочкам своим ехала. Да и интересно было новую страну посмотреть. Я ведь ни разу за границей не была.
А что сборы? Когда меня при Сталине высылали, на сборы дали два часа. А тут мы спокойно собрались, любимые вещи в посылки сложили. Довольно много посылок получилось, как-никак жизнь прошла, но соседи помогли на почту отвезти, я же всегда с соседями дружила. А мы себе налегке полетели. Боря в парадном костюме с орденами, я в новом зимнем пальто с норочкой – одна пациентка помогла пальто заказать в хорошем ателье, хоть я давно не работала.
