Громкими шагами он обошёл комнаты, выбрал одну, наиболее ему подходящую, остальные поочерёдно и прочно закрыл за ненадобностью. Проверил закрытые входные замки, потрогал надёжную цепочку. Захлопывая надолго тяжёлые двери, он знал, что справившись с этим неожиданным удовольствием, непременно сядет в кресло у заранее определённого им для себя окна.
Старый тополь… Он мечтал о нём долгие годы.
Прочный занавес зелёных листьев восторгом одного финального движения скрыл от него весь неинтересный мир, а его самого спрятал от остальных людей.
Это была свобода.
По утрам, рано, насколько было возможно, он выходил из дома за газетами.
В морозной темноте, если длились зимние месяцы, или же в рассветном летнем тумане он всегда недолго шёл одним и тем же путём, вдоль канала, по окраине старого парка.
Люди по сторонам существовали для него лишь редкими неопределёнными силуэтами, беззвучными и бесполезными.
Лица газетного продавца он ни разу за эти годы так и не увидал, довольствуясь тем, что сам, очень высокий, никогда не наклонялся к окошку киоска, а просто, без лишних слов, протягивал туда мелкие деньги.
Привычка удобно одеваться сохранилась, и он в своей единственной за весь день ранней прогулке шагал по аллеям непременно в костюме и галстуке, или же в строгом пальто поверх и с зонтом. Время его отсутствия в квартире было рассчитано точно, давно уже и, как он надеялся, навсегда. Он уходил, а приходящая на час экономка успевала приготовить для него обычную спокойную еду, подмести комнату и убрать ненужные продукты из небольшого холодильника.
По субботам, подгадывая встречу к месту у дальнего шлюза на канале, к нему присоединялся его давний сослуживец, до сих пор трудившийся в мэрии, ровесник и глупец Нэсс.
Они здоровались, приподнимая шляпы, и проходили такой привычный обоим утренний маршрут, иногда о чём-то разговаривая, чаще же молча слушая мысли друг друга. Однажды Несс задумчиво заметил, поправляя старые очки на резинке, что небольшие птицы, в кажущемся беспорядке рассевшиеся на проводах уличного освещения, напоминают ему нотные записи.
Он кивнул головой, соглашаясь.
Мамаша умерла вовремя и правильно.
Никакого существенного завещания она ему не захотела оставлять, поэтому и не оставила, сделала только то, что казалось ей необходимым. Трастовый фонд, которому мамаша на весьма выгодных условиях передала свою роскошную квартиру, обязался обеспечить ему комфортное существование в этой квартире на протяжении оставшейся жизни, выплачивая, разумеется, кроме всех коммунальных издержек, каждый месяц небольшую сумму компенсации.
Он имел и собственные незначительные сбережения.
Далёкий трамвай свистел дырочками окон.
Утренние газеты были приятны и необходимы, но смыслом его ранних прогулок были отнюдь не они, а корабль, которым владел помощник аптекаря.
Всегда незамеченный, он останавливался в одном и том же месте, в тени аптечной вывески, у яркого окна. Каждый день, просыпаясь, он с предвкушением следующей тайны стремился к этому окну, чтобы сорок минут наблюдать, как в спокойствии безмятежного одиночества седой старик строит красивую и тщательную модель большого парусника.
Впервые он увидел «Золотую лань» примерно год назад, рассеянно отметив слишком уж ранний свет, без особых на то причин появившийся однажды в неурочное время в аптечном окне.
Тонкое лицо, черные брови, пронзительный взгляд – старик тогда ещё только расстилал широкие листы чертежей.
Пиратский галеон знаменитого Френсиса Дрейка…
С каждым днём подробностей прибавлялось.
Месяца через два на столе полностью вырос корпус, определилась чёткая линия пушечных портов, излишняя старинными замыслами седловатость палубы.
Он жадно встречался каждое утро с кораблём, оставаясь незаметным для мастера, не желая смущать его, и стремясь до поры оставаться неузнанным.
В декабре старик, скорее всего, серьёзно болел, три недели не включая свет в аптечном окне на рассвете.
К марту на светлой бальсовой палубе уже стояли все три мачты, такие стройные в нежном переплетении вант.
Очарованный точными движениями рук старика он страдал.
