Парень, тот самый, первый, с кем он тогда заговорил, Жан Монтишо, попался ему в городе ещё раз, расхохотался, хлопая его по плечам, и согласился заглянуть вечерком на новоселье.
Пальма широко шелестела в невидимой высоте узкими блестящими листьями, звенели за ночным окном сотни цикад, а в гавани, хорошо просматриваемой с холма, мелькали сквозь деревья жёлтые корабельные огни.
– Если просто так, попробовать, то можно… Многие приезжали сюда подышать океаном, покупаться, мне же, например, с самого начала понравилась здешняя жизнь!
Жан откинулся на спинку старенького дивана, покачивая в руке стакан.
– Здесь свобода, легко, не так, как там…
– Я навсегда.
– В таком-то возрасте? Давай лучше ещё выпьем…
В тот вечер Жан рассказал ему многое про жизнь на острове, про ремонт кораблей, про гонки богатых яхт, про интересы многочисленных туристов. Посмеиваясь над серьёзными словами собеседника, Жан всё-таки обещал познакомить его со знакомым владельцем судоремонтной мастерской, помочь при случае с работой.
– Только ты учти, приятель, здесь местные мастера не все бездельники. На каждую приходящую в гавань яхту они сразу же, как муравьи, набрасываются. Профсоюз у них тут есть, ребята, в общем-то, мирные, в портовом баре заседают, но своих в обиду не дают… Так что привыкай, побегать за каждой работёнкой придётся.
Он и бегал.
Первые деньги принесла ему мачта английской яхты.
Хозяин спешил на королевскую регату, но, не успевая экипажем выполнить всё намеченные подготовительные работы в срок, пригласил местных, бригадир островитян кивком лохматой головы позвал в свою компанию и его, на правах подсобника, справляться с верёвкой, которой поднимали в высоту гигантских мачт ловких мальчишек. С раннего утра они мачты очищали, а после – покрыли прозрачным лаком.
Бригадир, посмеиваясь, дал ему расчёт – половину тех денег, что причитались каждому из чернокожих парней. Ребята позвали его с собой в бар поужинать, но он всё ещё продолжал оставаться брезгливым по отношению к неграм и к их пище.
Вечерами, после прохладного душа, он подолгу сидел у раскрытого окна, внимательно слушал шёпот пальмовых листьев над крышей, и не спешил ложиться под марлевый полог, во влажные, в пятнах от крупных раздавленных комаров, простыни.
Гулко грохотала где-то вдалеке, в предместьях тропического городка, незнакомая, радостная языческими ритмами музыка, кричали допоздна в соседних домах дети, скрипела в кустах незнакомая опасная птица.
В белых брюках и свободной рубашке было легко, но он всё равно задыхался от просторного океанского ветра.
Однажды, с утра старательно перестирав в умывальнике свои простыни и развесив их на низкий колючий забор, он взял билет на старенький паром, регулярно ходивший на соседний остров, и три часа просидел у борта, рассматривая прозрачные линии волн, раскатывавшихся позади судёнышка, но в восторге вскинулся всего лишь раз, увидав совсем близко в воде манту, ритмично взмахивающую крыльями плавников, очень похожую на большой чёрный плащ с ослепительно белой атласной подкладкой.
Несколько раз за время прогулки на него оглянулась стройная рыжеволосая женщина, так же скучавшая на палубе в одиночестве.
А вечером он опять безуспешно пытался услышать что-то очень необходимое в шелесте прочных пальмовых листьев за окном своего жилища.
…Неожиданный утренний заморозок обманул с десяток людей на автобусной остановке и они, разные своими желаниями и одинаковые вынужденными поступками, встали, как мотыльки, в круг холодного света, бесцельно рассматривая в витрине освещённого уличным фонарём газетного киоска марки и открытки.
Он, высокий и загорелый, нервничал, вот уже почти час желая что-то сказать Нессу. Приятель то и дело подносил к своему огромному, уродливому, изрытый оспинами носу большой платок, потом так же молча поднял с асфальта разбитую пивную бутылку и, прошагав немного, бросил её в урну.
– Зачем?
Несс ещё раз забавно чихнул и мечтательно улыбнулся.
– Кто-то хотел испортить мне чудесное утро.
– А как твои внучки?
– Растут, и очень милые. И всё-таки, почему ты вернулся?
Осенний рассвет сделал ещё более рыжим рыжего кота, подстерегавшего голубей невдалеке, у пятна хлебных крошек, рассыпанных по чёрной земле.
