Он обязан был сказать человечеству многое!
Он считал это своей миссией.
Жена Ахматова поначалу, в том самом феврале, даже немного расстроилась.
– А на что мы всё это время будем жить?!
– Есть варианты… Нужно только немного потерпеть. Скоро у меня всё получится!
В свой институт, на работу, Ахматов ходил теперь всего лишь один раз в неделю, предельно сократив нерациональные траты сил на то, что не было для его идеи стратегически важным.
В остальное время он писал.
Размышлял, волновался словами, сюжетами и образами, часами сидел за компьютером, рассылая созданное им, и только что, и в прежние времена, в журналы, в издательства, даже по адресам неведомых ему пока лично литературных агентов.
Поначалу Ахматов брезговал разными там незначительными сетевыми альманахами, маленькими провинциальными литературными журнальчиками, которые трудно, через силу, нерегулярно, время от времени издавали сохранившиеся ещё в стране пожилые прозаики и поэты-энтузиасты.
Потом, спустя месяцы стыдных разочарований и презрительного молчания больших игроков литературного рынка, Ахматов стал выискивать и записывать в дневник адреса даже самых ничтожных издателей и нервно посылал свои небольшие рассказы в комиссии различных сторублёвых писательских конкурсов.
Далёкие столичные мальчики и девочки, одинаково глупо писавшие про драконов и вампиров, эти литературные премии выигрывали, а он, Ахматов, – нет.
Очень хотелось быть услышанным, поэтому Ахматов осознанно, краснея своим прогрессивным авторским сознанием, опустился до возобновления членства в местной писательской организации.
Там, на их собраниях, пахло кладбищенской номенклатурной сиренью, но имелась редкая возможность произнести хоть несколько слов о своём творчестве.
Дома его тоже никто не понимал.
Жена всё чаще в последнее время невнимательно умолкала, отмечая тем самым задумчивую позу Ахматова, расположившегося на диване, с компьютером. Отсутствие собственного кабинета создавало ему пока определённые неудобства, но Ахматов терпел, каждый раз внутренне вскипая от такого, даже лёгкого и незначительного, пренебрежения близкого и любимого человека к его делам.
Он тогда нервно вскакивал с дивана, выходил на балкон покурить, активно дышал морозным воздухом промышленно-металлургической окраины, понемногу успокаивался, обязательно внутренне оправдывал поведение собственной жены, и вновь брался за компьютер.
Ахматов очень любил свою жену и, во многом, старался добиться успеха ради неё и радостей-дочек.
Обидным было только то, что она, убеждённый и образованный филолог, в давние годы тоже пробовавшая писать тонкие, пронзительные миниатюры, теперь совсем не старалась понять его душевных порывов, да и сама, занятая домашним хозяйством, детьми и квартирой, прочно забросила свои прошлые опыты со словом.
Жена Ахматова имела компьютер, личный, держала его на кухне, только вот, к глубочайшему сожалению мужа, увлекалась исключительно социальными сетями, чересчур много общалась там, абстрактно, с одноклассниками, такими же замужними однокурсницами, с дальними родственниками по своей линии.
Ахматов жалел её, убеждённый, что тратить время на пустое, легкомысленное общение неразумно, нелогично и, даже совсем недостойно просвещённого, с идеалами, современного человека.
Но всё же иногда, вечерами, он с женой, уложив дочек спать и обнявшись в гостиной за столом, под тёплым оранжевым абажуром, согласованно и с обоюдным интересом обсуждали его многообещающую литературную деятельность.
В такие минуты Ахматов чувствовал прилив нежности и уверенности, становился по-прежнему смелым и разговорчивым.
Кратко вспомнив о себе, он почти всегда с запланированным гневом переходил на текущие дела обеих городских писательских организаций.
Совсем недавно в частной беседе один из несостоявшихся областных классиков рационально объяснил Ахматову, что для продвижения своего творчества нужно не кочевряжиться, пренебрегая и брезгуя партийным опытом коллег, а необходимо непременно стать членом чего-нибудь отраслевого, литературного, поэтому он всё ещё и находился под впечатлением.
