— Ладно, — сказал Райдэн.
— Я дам вам оружие, — сказал принц, — но вы должны его тщательно спрятать; пусть у вас будет вид рыбаков, а не воинов.
— Отлично! Понимаем! — вскричал Райдэн, который стоял, скрестив руки, и внимательно слушал принца.
— На этот раз мне больше нечего вам приказывать, — сказал Нагато, — только не проговоритесь о наших условиях.
— Мы не станем рассказывать о них даже морским чайкам.
Принц развернул свой пояс и высыпал на пол кучу золота.
— Для присутствующих здесь служба начинается с сегодняшнего дня, и я отсчитаю каждому из вас по сто кобангов. Вы наберете среди своих товарищей количество людей, необходимых, чтобы пополнить маленький отряд; приглашайте наиболее храбрых и скромных.
— Моряки не болтливы, — сказал Райдэн.
— В особенности рыбаки: шум пугает рыб.
— Ну, Лоо, — сказал принц, — иди считать деньги.
Лоо подошел и начал распределять по кучкам маленькие золотые пластинки. Все рыбаки подходили по очереди и называли свои имена, а Нагато записывал их на длинном листе бумаги. Принц с удовольствием всматривался в наивные, смелые лица этих людей, продавших ему свою жизнь. Он говорил себе, что при дворе он редко встречал такой честный взгляд, какой светится здесь во всех глазах. У большей части этих людей тело было обнажено до пояса, и можно было видеть их сильные мускулы. Принимая деньги, они смеялись от радости.
Вскоре принц покинул чайный домик и пошел вверх по реке. Долго еще слышал он смех и голоса рыбаков, которые за рюмкой сакэ пели во все горло песню Дайногона-Оотомо. Лоо слышал ее в первый раз и, стараясь припомнить слова, напевал, шагая сзади принца: «Если б я не был человеком, я хотел бы быть бочонком».
Красавица Йодожими была вся в слезах. Она стояла, прислонившись к черной полированной перегородке, горестно протянув одну руку. Ее пальцы судорожно опирались о гладкую, блестящую стенку, а голова была закинута и слегка склонялась к плечу — и в слезах она не забывала о своей красоте. Ей скоро наступит сорок лет. Кто бы поверил этому? Так она прелестна! Ее большие глаза еще полны блеска, губы ее свежи, цвет лица чист, и ее черная коса, как змея, сползает до пола. Принцесса, по обыкновению, была одета великолепно: дорогой пояс охватывал ее стройную талию; ее платье было покрыто шитьем чудесной работы.
В нескольких шагах от нее стоял ее возлюбленный, генерал Гарунага, в полном вооружении, держа в руках хлыст из золотого ремня. Он внимательно рассматривал пол и старался выдавить слезу из глаз, но это ему не удавалось. По временам он испускал глубокие вздохи.
— Увы! Увы! — вскричала Йодожими. — Ты уедешь, забудешь меня, может быть, умрешь!
— Я могу умереть, — сказал генерал, — но не забыть тебя.
— Умереть! Да где у тебя сердце, чтобы говорить мне о смерти? Мужчины жестоки. Они клянутся быть вам преданными и потом бросают вас из-за пустяков.
— Я не виноват: война заставляет меня идти в Ямазиро с моими солдатами.
— А если бы я приказала тебе остаться?
— Я не послушаюсь тебя, принцесса.
— Ты дерзко сознаешься в этом. Ну, так я запрещаю тебе ехать.
— Хорошо, — сказал генерал, — я не в силах противиться твоей воле, но сегодня же вечером я распорю себе живот.
— Потому что я тебе надоела?
— Нет, потому что я буду обесчещен и не имею права пережить свое бесчестье.
— Ах, я безумная! — сказала вдова Таико-Самы, вытирая слезы. — Я говорю, как ребенок, советуя тебе сделать низость. Иди, не щади своей крови; если ты умрешь, я также умру. Как ты прекрасен в своем наряде! — прибавила она, милостиво оглядывая его. — Неужели это для врагов так наряжаются?
— Таков обычай, — сказал Гарунага. — Кроме того, стрелы отскакивают от этих роговых чешуек, недоступных сабельным ударам.
— Не говори так: мне кажется, что я нахожусь на поле сражения! — вскричала Йодожими. — Я вижу, как летают стрелы, слышу лязг железа. Что будет со мною в эти долгие, томительные дни?
— Ямазиро недалеко от Осаки, — сказал генерал, — я часто буду присылать тебе вести из лагеря.
— О, да, конечно. Присылай каждый день гонца.
— Пусть он каждый день приносит мне хоть слово от тебя. Прощай, прекраснейшая из принцесс.