— Победа! — вскричала Кизаки, захлопав в ладоши своими маленькими ручками молочного цвета. — Золотая шпора — царица дня, теперь ей принадлежит почетное ожерелье.
Одна из принцесс пошла за лакированным черным ящичком, в котором лежало золотое кольцо, украшенное рубинами и коралловыми бусинками; на нем висел хрустальный бубенчик.
Победительницу принесли к царице, которая взяла ожерелье и надела его птице на шею.
Было еще несколько битв, но Кизаки была очень рассеянна и едва обращала на них внимание: она прислушивалась к разнообразным лесным звукам; ее, казалось, раздражало журчание ручья, который мешал ей ясно расслышать слабый отдаленный шум. Может быть, это был легкий лязг сабель, висевших у пояса вельможи, скрип песка в аллеях под многочисленными ногами, шум раскрываемого и закрываемого веера. Пролетавшее насекомое или птица заглушали этот едва уловимый шум. Тем не менее, вскоре он стал яснее, и все расслышали его. К нему примешивались человеческие голоса.
— Вот посланники! — сказал Симабара.
Немного погодя послышался лязг оружия, которое отцепляли принцы, прежде чем явиться к царице.
Из дома вышел Тзусима и доложил о благородных посланниках, которые явились и распростерлись перед Кизаки.
— Встаньте, — живо сказала молодая женщина, — и узнайте правила, которые царят при нашем маленьком цветочном дворе. Отсюда изгнан церемониальный этикет, и на меня смотрят, как на старшую сестру. Каждый пользуется свободой без стеснения; единственное занятие — это выдумывать новые развлечения; здесь пароль — веселье.
Вельможи поднялись, их окружили и стали расспрашивать о последних событиях в Осаке.
Кизаки бросила быстрый взгляд на принца Нагато. Она была поражена болезненной слабостью, которая выражалась во всем существе молодого человека, но подметила в его глазах странный блеск, полный гордости и радости.
«Он прочел стихи, которые я ему дала, — подумала она. — Надо же быть такой безумной, чтобы писать подобные вещи!»
Тем не менее, она сделала ему знак подойти.
— Неосторожный! — сказала она ему. — Зачем ты отправился в путь такой слабый и еще больной?
— Ты соблаговолила взять под свое покровительство мою жизнь, божественная царица, — сказал принц. — Разве я могу дольше медлить засвидетельствовать тебе мою смиренную благодарность?
— Правда, моя дальновидность спасла тебя от смерти, но не могла предохранить тебя от ужасных ран, — сказала царица. — Кажется, будто кровь вытекла из твоих жил. Ты бледен, как эти цветы жасмина.
Она показала ему увядшую веточку, которую держала в руках.
— Ты, наверное, много страдал? — прибавила она.
— Ах! Смею уверить тебя, — вскричал Нагато, — что для меня физические страдания — облегчение. Есть другая рана, более мучительная, от которой я умираю и которая не дает мне покоя.
— Как! — сказала Кизаки, скрывая под улыбкой глубокое волнение. — Так-то ты исполняешь мою волю? Разве ты не слышал, что здесь царит только веселье. Не говори же больше ни о смерти, ни о тоске; дай твоей душе отдохнуть среди благоуханий этой прекрасной и живительной природы. Ты проведешь здесь несколько дней, и увидишь, какую мы ведем сельскую, прелестную жизнь в этом уголке. Мы соперничаем в простоте с нашими предками-пастухами, которые первые раскинули свои палатки на этой земле… Иза-Фару! — продолжалась она, обращаясь к принцессе, проходившей перед домом. — Мне хочется послушать рассказов, созови наших товарищей и положи конец их политическим спорам.
Вскоре собрались все избранные, составлявшие близкое общество царицы. Все вошли в первую залу дома. Кизаки поднялась на очень низенькую эстраду, покрытую коврами и подушками, и расположилась там полулежа. Женщины устроились по левую сторону, мужчины — по правую. Тотчас слуги поставили перед каждым по маленькому золотому подносу, уставленному сладостями и теплыми напитками.
Из всех раздвинутых ширм в эту довольно просторную комнату проникал воздух, напитанный благоуханием леса; в ней царил полумрак, зеленоватый от соседних деревьев. Стены были великолепно украшены: на синем, золотом или ярко-красном фоне выступали сказочные животные, птица фоо, единорог, священная черепаха. За возвышением стояли ширмы, со створками, раскрашенными под цвет бирюзы и засохших листьев. Мебели не было никакой: только мягкие ковры, подушки, шелковые драпировки с птицами, вышитыми в золотых кругах.
