Сашко тряхнул головой, и тут до него дошло, что Михей имеет в виду.
– Что ты! Что ты! – словно отбиваясь от черта, замахал руками младший могильщик. – Разве ж такое можно?! Грабить мертвых – большой грех!
– Это как посмотреть… – философски заметил Михей. – Вот смотри: год назад схоронили мы Сычиху, дык все ей и при жизни досталось – и богатство, и почет! Не то, что нонешней покойнице! А зачем, спрашиваю тебя, Сычихе шитый жемчугом сарафан? А богатая кичка? А сколько нитей жемчуга было на ней, спаси господи ее душу? – И Михей опрокинул в себя остатки мадеры.
Сашко посмотрел на выпирающий под коричневой кожей кадык Михея, вспомнил в деталях Сычиху и брезгливо поморщился:
– После желтой морщинистой шеи Сычихи… на длинную, нежную шею моей Юльки?! Да гори он, этот жемчуг… Не хочу я, отстань, дядя Михей! – И Сашко икнул.
Но Михей не унимался:
– Зачем же Юльке? Жемчуг мы сможем продать на ярмарке в Павице, а на вырученные деньги и свадьбу справишь, и купишь Юльке свадебный подарок. И нам хорошо, и Сычиха тебе вроде как поможет. Может, часть грехов с нее спишут! – Он поднял глаза к небу.
Солнце пошло на убыль, кладбищенский сад шелестел зарослями сирени и дички. Акация, отцветая, роняла белые слезы. Малиновка, сидевшая на памятном шесте, что был врыт у могилы Сычихи, наблюдала за работой гробокопателей. На кладбище в эту пору не было ни души. Вдалеке послышался колокольный звон, собирающий прихожан на вечернюю службу.
Тех, кто был беден, как сегодняшняя старуха, хоронили в низине, где почва была глинистой и вода близко.
А Сычиха еще при жизни выбрала себе для могилки сухое местечко. Копали долго – могила была вырыта основательно, да и земля успела спрессоваться. Вот уже в небе появилась огромная, полная луна.
Сашко уже протрезвел. И хотя ночь была теплая, его внезапно стал колотить озноб. Он уже хотел отказаться от затеи, но было поздно: лопата скользнула по крышке гроба.
В этот самый момент ничего не подозревающий Михей, ходивший в сторожку за керосиновой лампой, поставил ее на землю и спрыгнул вниз, проломив подгнившие доски – аккурат посередине. Послышался негромкий треск – это лопнул живот покойницы, в который Михей угодил ногой. На погребальном покрывале тотчас стало расплываться темное пятно.
– Фу-ты, пропасть! – выругался Михей, расставил ноги по сторонам гроба, прикрыл рот ладонью, а второй рукой стал отрывать остатки крышки, чтобы поскорее добраться до вожделенных жемчужных нитей.
Сашко, вжавшись спиной в стену ямы, с ужасом смотрел на него.
– Чего глазами хлопаешь, посвети мне! – зло бросил ему Михей, отрывая последний кусок крышки.
Сашко проворно выбрался из могилы и взял в руки лампу.
…Лицо Сычихи было наполовину изъедено личинками, она смотрела на возмутителей своего спокойствия пустыми глазницами и сквозь пергамент уцелевшей кое-где на губах кожи жутко улыбалась.
Сашко успел отставить лампу, и его стало выворачивать мадерой на куст бузины. Пока его рвало, Михей времени даром не терял: его длинные жадные пальцы уже блуждали по шее покойницы в надежде обнаружить замок бус. Но бусы, похоже, вовсе не имели никакой застежки – они были настолько длинны, что одевались по старинке, просто.
Бледный как полотно, Сашко, встав с колен, повернулся в сторону церкви.
– Прости нас, Господи! Господи, спаси и помилуй! – И принялся судорожно креститься.
Тут из могилы показалась вихрастая голова Михея:
– Достал! Держи-кось! Эх ты…
Он поднял вверх руку с жемчугом и вложил в ладонь подошедшему Сашку.
– Тебе девицей надобно было родиться, с такой чувствительностью, а ты еще и жениться надумал! – махнул рукой Михей и нырнул обратно, в смрадное царство смерти, дабы обобрать Сычиху до последнего камешка…
Cашко присел на корточки и стал катать в руке жемчуг, тяжелый и влажный. Поднес его поближе к лампе, чтобы получше рассмотреть.
В ту же секунду в могиле послышалась возня и раздался истошный вопль Михея:
– Сашко! На помощь! На по…
Крик превратился в хрип, и… все стихло.
Cашко осторожно подполз и посветил на дно могилы. Там, ничком на покойнице, неподвижно лежал Михей. Сашко не сразу понял, что это за светлые, кривые палки у него на спине.
