Вспомнив о том, что произошло накануне, ежиха разрыдалась.
— Бедная, бедная маленькая мышка! Какая ужасная смерть! Она была такой молодой, еще совсем ребенок. Я, конечно, не воин, но всей душой надеюсь на то, что галки получили по заслугам от Лог-а-Лога и выдр.
— Об этом можешь не беспокоиться, — сказала Аума, погладив ежиху по колючей голове. — Птицы дорого заплатили за нанесенное нам зло. Лог-а-Лог рассказал мне, что вчера происходило около церкви, и, судя по всему, пройдет еще очень много сезонов, прежде чем мы опять услышим крик галки в окрестностях нашего аббатства.
Общая скорбь по поводу смерти Пинким была столь велика, что Ауме пришлось облачиться в мантию настоятельницы и потребовать, чтобы на похороны никто не приходил, — утрата слишком тяжела для всех. Вдвоем с Длинной Лапой они выбрали место в укромном уголке аббатского садика и выкопали могилу, в которую положили по маленькому подарку от всех обитателей аббатства. Затем последовала недолгая, но искренняя церемония прощания, сопровождавшаяся звоном колоколов, языки которых были обмотаны бархатом для смягчения звука.
Несмотря на все протесты сестры Цецилии, Краклин, Пижма и Ролло ушли из лазарета и встали у окна, выходившего в сторону сада. Краклин, так часто распевавшая дуэтом с Пинким, на этот раз пела в одиночестве. Отражаясь от стен, песня эхом разносилась по всему аббатству, проникая в каждый его уголок:
До свиданья! Ты уходишь
В ту далекую страну,
Где у тихой-тихой речки
Будешь продаваться сну.
Будешь лесом любоваться
И цветами на лугу
И друзей ушедших встретишь
На росистом берегу.
Почивай, беды не зная,
Дружбу в памяти храня.
И в свой срок у тихой речки
Ты дождешься и меня.
Гленнер и сестра Цецилия вновь проводили убитых горем друзей в лазарет. Они легли каждый на свою кровать, погруженные в тяжелые мысли. Наступило время полдника, но они так и не притронулись к еде.
Через некоторое время, ближе к вечеру, скрипнула дверь и в лазарет вошел брат Хиггли Стамп с большим, полным вкусной еды подносом. Привычно шмыгнув носом, кухонный брат сказал:
— Добрый вечер. Извините за беспокойство, но я больше не мог терпеливо ждать, пока вас тут потчуют крапивной отравой совершенно незаслуженно, Я думаю, кое-что вкусненькое вам не повредит.
Еж поставил поднос на стол, но на него никто даже не посмотрел. Брат Хиггли печально покачал головой:
— Эх, если бы Пинким была жива, она бы вам задала трепку за эту бессмысленную голодовку!
Краклин возразила ему слабым голосом:
— Нет, Пинким разделила бы вместе с нами наше горе, потому что мы — ее друзья… Я хотела сказать, мы были ее друзьями.
Тут Ролло сделал над собой усилие и, сев на кровати, громко сказал:
— Что значит «были»? Ты хочешь сказать, что мы больше не друзья Пинким?
Тут в разговор вступила и Пижма:
— Ролло, Краклин вовсе не это имела в виду. Мы всегда будем друзьями Пинким, ее самыми близкими, самыми любящими друзьями.
На лице брата Хиггли появилась загадочная улыбка.
— А я знаю, как вы можете всем доказать, что вы настоящие друзья несчастной Пинким.
Краклин и Пижма хором воскликнули:
— Как?
Глядя в окно, брат Хиггли с совершенно серьезным видом сказал:
— А очень просто. Ведите себя так, как сегодня: лежите целый день и ничего не ешьте. Того и гляди, уморите себя голодом и весьма скоро воссоединитесь со своей погибшей подругой.
Не зная, как будет воспринята его шутка, еж напряженно посмотрел на Ролло. К его радости, Ролло понял глубокую мудрость, скрытую в этих простых словах. Летописец молча подошел к столу, сел на табуретку, налил себе кружку наливки и взял большой кусок пирога. Приступив к еде, он сказал:
— Я полагаю, что мы должны дальше искать «Слезы Всех Океанов». Для этого нам потребуются силы. Поэтому я своей властью старшего по возрасту требую: вы можете молчать, но при этом обязаны есть.
Давно уже Пижма и Краклин не слышали, чтобы старый летописец говорил так убежденно. Не смея ослушаться, они тоже подошли к столу и принялись за еду. Ролло подбросил четвертую жемчужину в воздух, поймал ее и положил на стол.
— Видите? Пинким пожертвовала жизнью ради нее. Теперь мы втроем должны отыскать остальные две, которые могут потребоваться нам, чтобы обменять их на жизнь аббата Дьюррала. Не знаю, как вы, но лично я не собираюсь сдаваться. Хороши бы мы были в глазах Пинким, доведись ей увидеть нас минуту назад: стонущие и ноющие, валяемся на кроватях вместо того, чтобы продолжить дело, за которое она отдала жизнь. И это вы называете достойным друзей поведением?
