Оба они были в одинаковом чине, оба кончали одну и ту же лётную школу, вдобавок были дружны между собой, и их командир, отдавая приказ, какое-то время колебался, кому отдать предпочтение, но поскольку Зенек был крепче, старшинство досталось ему, и потому молодой офицер старался держаться солиднее.
Кругом царила нервозная суета, и, наблюдая за ней, Ковальский вздохнул.
— Жаль, что у нас с тобой связной самолёт, а не «Пулавчаки»[2]. Тогда мы с немцами по крайней мере могли бы лицом к лицу драться…
— Ну да, — в тон ему отозвался Зенек. — Пиши рапорт, пусть нас сразу на «Лось»[3] пересаживают, чтоб мы самолично могли прямо Берлин бомбить…
— Тоже неплохо, — согласился Ковальский и ругнулся вполголоса: — Другие дерутся давно, а нас тут в полной готовности со вчерашнего дня держат…
— Да, незадача, — покачал головой Зенек. — Посылают нас от фронта чёрт те куда, вот только зачем?..
Этот вопрос оба пилота задавали друг другу из-за затянувшегося ожидания уже не в первый раз, но пока им ничего другого не оставалось, как следить за тем, как со взлётной полосы в воздух один за другим поднимаются самолёты и уходят на запад. Из полученного приказа они знали лишь то, что лететь им предстоит на восток, а пока следовало ждать пакет, который должны были доставить из штаба с минуты на минуту. Однако эти минуты почему-то затягивались и грозили превратиться в часы.
Возникшее было молчание в очередной раз прервал Ковальский и, уходя от изжёванной темы, бодро заметил:
— Одно хорошо, будем на кресах. Я ж сам оттуда, а сестра моя и сейчас там…
— Так ты ж вроде вчера домой письмо отправлял, — так, чтобы только поддержать разговор, отозвался Зенек.
— Да как-то не успел, — принялся пояснять Ковальский и вдруг, прервав себя на полуслове, начал вглядываться в дальний край аэродрома, а потом, убедившись, что там действительно кто-то едет, предположил: — Вроде как к нам…
Столб пыли, поднятый на дороге, быстро приближался, и стало ясно, что к ним несётся автомобиль. Ещё через полминуты у самолёта затормозил представительский «чевелет», дверца машины распахнулась, и стройный капитан, кинув два пальца к конфедератке, передал Зенеку чем-то туго набитый жёлтый саквояж, на замке которого болталась свинцовая пломба.
Вручив посылку, капитан медленно, с многозначительной расстановкой, сказал:
— Пан поручник, напоминаю, за сохранность саквояжа отвечаете головой. По прилёте на аэродром «Поле» все приказы от майора Вепша. Понятно?
Имя майора уже упоминалось в задании, поэтому Зенек только кивнул головой, тщательно отметил на карте место предстоящей посадки и, резко повернувшись, стал забираться в кабину. Ковальский, поднявшийся следом, устраиваясь за пулемётом, весело похлопал себя по карману:
— Выходит, хорошо, что письмо не успел отправить. Если всё сложится, то и сам отдать смогу…
Пропеллер самолёта дёрнулся раз, другой и как-то сразу, заставив мелко дрожать капоты, превратился в блестящий круг. Дежурный резко взмахнул флажком. Пилот добавил газу, мотор взревел, и маленький аэроплан, легко стронувшись с места, начал уверенно набирать скорость…
* * *
Бестарка[4], доверху набитая соломой, неспешно катила пригородным шляхом. Простоватый здоровяк Дмитро был за возчика, в то время как его двоюродный брат Остап, который только этим летом, окончив местную гимназию, поступил во Львовский политехнический, на панский манер развалился в задке.
Несмотря на резкие отличия между ними, братья были дружны между собой, что, между прочим, никак не мешало им постоянно подтрунивать друг над другом. Вот и сейчас, хитро прищурившись, Дмитро повернулся к Остапу:
— Что-то я не соображу, брате. И на что тебе идти в эти самые «охотники»?..[5] Навищо[6] тоби та война здалась? Чи то ты сам дотумкал, чи то твои друзья-нациналисты подсказали?
— А может и так… — Симпатяга Остап сверкнул белозубой улыбкой. — Я ж не просто так, а до подхорунжовки[7] вступать еду. Ты ж, телепень[8], не понимаешь, что сейчас у нас есть исключительная возможность…
— Э, — махнул рукою Дмитро. — Про ти можлывости[9] вид твоих националистов я вже богато чув. А як про них мои друзяки-комунисты говорили, заслушаешься…
