Подобное раболепство было незамедлительно вознаграждено, ибо Людовик Сварливый, к великому изумлению всех присутствующих, объявил, что посылает в Неаполь не кого иного, как Юга де Бувилля.
Никто не стал возражать. Граф Валуа, решив, что все самые щекотливые вопросы он уладит в письмах, даже обрадовался, что в качестве посла поедет человек недалекий, покорный – другими словами, именно такой, какой ему и нужен. А Мариньи, в свою очередь, думал: «Что ж, посылайте Бувилля. Да это же дитя невинное, ни на грош хитрости в нем нет, увидите, с чем он вернется».
Верный слуга короля, получив нежданно-негаданно столь важное поручение, даже зарделся от гордости.
– Не забудьте же, Бувилль, что мне нужен папа, – напомнил король.
– Только об этом и буду печься, государь.
Людовик X потребовал назначить срок отъезда. Ему хотелось, чтобы посол был уже в дороге, и внезапно он заговорил властным тоном:
– На обратном пути заезжайте в Авиньон и потрудитесь поторопить конклав. А коль скоро говорят, что все эти кардиналы люди продажные, потребуйте побольше золота у мессира де Мариньи.
– А где взять золото, государь? – осведомился последний.
– Как, черт возьми, где? В казне, конечно!
– Казна пуста. Вернее, государь, там осталось ровно столько, чтобы рассчитаться с долгами, самый поздний срок выплаты которых день святого Николая. И ни гроша больше.
– Как так, казна пуста? – воскликнул Валуа. – Почему же вы не сказали нам об этом раньше?
– Я, ваше высочество, хотел начать с этого вопроса, но вы сами не дали мне говорить.
– А почему казна пустует, по вашему мнению?
– Да потому, ваше высочество, что, когда народ голодает, трудно взимать подати и налоги. Потому, что бароны, как вам первому известно, – продолжал Мариньи, дерзко возвысив голос, – отказываются вносить пошлины, на уплату которых согласились по доброй воле. Потому, что заем, сделанный у ломбардских торговых компаний, ушел до последнего гроша на войну с Фландрией, на ту войну, которую вы с достойным лучшего применения упорством уговаривали нас вести…
– …и которую вы пожелали закончить по собственному почину, – вскричал Валуа, – прежде чем наши рыцари успели одержать победу и прежде чем успела пополниться наша казна. Ежели королевство Французское не извлекло особых выгод из тех более чем странных договоров, которые заключали вы, то полагаю, что для вас лично, Мариньи, дело обернулось иначе, ибо не в ваших привычках забывать себя при заключении сделок. Слава богу, я это испытал на своей шкуре.
Последняя фраза Карла Валуа содержала прямой намек на одну сделку между ним и Мариньи: в 1310 году граф упросил коадъютора уступить ему свое ленное владение Шанрон в обмен на Гайфонтэн и тут же начал вопить, что его нагло обманули.
– Как бы то ни было, – заметил Людовик X, – Бувилль должен незамедлительно отправиться в путь.
Даже не оглянувшись в сторону короля, словно не слыша его слов, Мариньи гневно воскликнул:
– Государь, я был бы весьма признателен, если бы его высочество Валуа выразился яснее насчет лилльских договоров или взял свои слова обратно.
Глубокое молчание воцарилось в зале. Дерзнет ли граф Валуа повторить вслух ужасное обвинение, которое он только что бросил в лицо коадъютору своего покойного брата?
И граф Валуа дерзнул:
– Я скажу вам прямо, мессир, что говорят люди у вас за спиной, а говорят они, что фламандцы подкупили вас, дабы вы отвели с их земель наши войска, и что вы присвоили себе те суммы, которые должны были поступить в государственную казну.
Мариньи поднялся с места. Его обветренное, грубое лицо побледнело от гнева, и теперь он действительно походил на свою статую, воздвигнутую в Гостиной галерее.
– Государь, – начал он, – сегодня я выслушал столько, сколько благородному человеку не приходится слышать за всю свою жизнь… Все, что я имею, я получил милостью вашего батюшки за те труды, что делил с ним в течение шестнадцати лет. Меня только что обвинили в вашем присутствии в воровстве и в сговоре с врагами королевства; никто не поднял голоса в мою защиту, и в первую очередь я не слышал вашего голоса, государь. Я требую назначения особой комиссии по проверке дел, отчитываться в которых я обязан перед вами, и только перед вами.
