Он еще что-то говорил, приготовляя ей ванну, включая обогреватели, но она почти не вслушивалась в назойливую болтовню.
Как только он ушел, она поняла, что впервые осталась абсолютно одна, с тех пор как отказала Данте. На нее нахлынули воспоминания, и наедине с собой ей некуда стало бежать от той тревоги, которая приходила с мыслями о ее поступке. С одной стороны, она жалела отца своих будущих детей, так разочаровавшего ее, с другой — именно этот мужчина вызвал к жизни половодье чувств одним только своим прикосновением.
— Зачем тебе эти игры, Лейла? — говорил он во время последнего их разговора. — Я не могу позволить тебе уйти просто так. Ты должна быть в церкви. Не глупи!
— Нет, я сказала, — отрезала Лейла, зная, что уступи она сейчас, и всю дальнейшую жизнь будет вынуждена принимать один за другим его ультиматумы.
— Будь по-твоему, дорогая. — В его голосе звякнул металл. — Ты не оставляешь мне выбора, понимаешь?
Она вспылила.
— Я еще никому не продавалась. И ты не исключение, Данте!
Сказав это, она сорвала с пальца подаренное им кольцо, которое, ударившись о кофейный столик, звякнуло и вылетело в открытое окно.
Что ему оставалось делать? Он поднялся к себе, налил скотча и принялся обдумывать, как преподнести новость семье, чтобы смягчить удар, и гостям, чтоб избежать осложнений в бизнесе.
Все это Лейла очень хорошо себе представляла. Чтобы отделаться от мрачных мыслей, она вышла на веранду. Луна, поднимавшаяся на юго-востоке, пробила слой негустых облаков и озарила призрачным светом воды залива, обрамленного грядой острых камней, за которыми простирался обширный пляж. А тем временем вокруг гостевого домика начинался ночной концерт лягушек и цикад.
Если бы она исполнила свою часть брачного контракта, сейчас бы у них с Данте начался медовый месяц. Могла ли она принять его имя, его кольцо и стать его женой перед Богом и людьми? Как бы это было? Любовный восторг и счастье на брачном ложе или холодный секс для здоровья без страсти и огня?
Посреди сияния ночи, глядя на великолепие залива, она вдруг испытала тошнотворный приступ отвращения к жизни, какого не испытывала никогда.
Слезы, застилавшие глаза, превращали луну в дрожащее серебряное марево. Данте прав. Не в сексе дело, они бы могли заниматься этим так часто, как хотели.
Тоска стала сильней. Его холодность, его отстраненность разбивали в прах ее мечты. Каждый раз, когда она собиралась завести разговор об этом, он менял тему, желая говорить только о детях, как будто ничто другое его не интересовало. Но теперь она больше никогда не будет обращаться к нему с просьбою помочь ее детям. Никогда!
Она вспомнила, как бросила ему в лицо:
— Ты всегда думаешь о бизнесе, о бизнесе, и только о бизнесе? Но я не сдамся, Данте! Хватит крайностей, обойдемся без ультиматумов и взаимного шантажа. Первый шаг к примирению сделай сам, захочешь вернуться, вернись с повинной головой.
— Умерь свой пыл, — ответил он. — Никогда не ползал на брюхе перед женщинами и не собираюсь впредь!..
Она не дала ему развить мысль.
— Я не просто женщина, я мать твоих детей! И я люблю тебя, Данте! Любая другая на моем месте просто тянула бы из тебя деньги. Этого никогда не будет! Оцени мою откровенность, если можешь.
— Посмотрим, какую песню ты запоешь, когда придут описывать имущество твоей мамочки!
Но ей тоже было чем крыть: сапфиры и прочие индийские камни, покупаемые отцом для матери на протяжении многих лет, редкие изумруды, семикаратный рубин, алмазная диадема, тяжелый золотой браслет, удивительное платиновое кольцо редкой работы. В конце концов, все это можно было продать, и за хорошие деньги. Хватит, чтобы раздать основные долги и несколько месяцев пожить на оставшиеся деньги без подачек Данте.
— Неужели ты расстанешься с ними? — Мать пришла в ярость, когда Лейла заговорила с ней о продаже драгоценностей. — Отец никогда бы не позволил!
Продав их ювелиру, Лейла, действительно, получила меньше, чем могла бы выручить, если бы занялась продажей камней самостоятельно.
Он не верил, что она способна на такое. Все его существо противилось подобному исходу их отношений. Пока лифт поднимал его в пентхауз, сердце готово было выскочить из груди, руки тряслись. Ему понадобилось добрых пять минут, чтобы прийти в себя, прежде чем он смог открыть дверь и войти. И лишь спустя еще пять минут прежняя ясность мышления вернулась к нему.
