Об этом думала Фарида, не отрывая своих задумчивых глаз от огня, который с треском плясал в очаге, отправляя в небо красно-оранжевые искры. Наконец вода в кумгане вскипела, Фарида приготовила чай и позавтракала, чем Бог послал, со своей слепой свекровью. Детей она не хотела тревожить, так как они спали крепким и сладким младенческим сном.
— Ты, доченька, не беспокойся о детях. Когда они выспятся, я их накормлю завтраком. После завтрака они отправятся пасти корову — сказала свекров Фариды.
— Хорошо, мама — сказала Фарида и начала собираться в дорогу.
Да, вы угадали. Она должна торговать кислым молоком и рисом. Перед тем отправиться в путь, она прочитала молитву, чтобы ей сопутствовала удача. Потом взвалила огромный рюкзак на спину, подняла тяжелые сумки с рисом и вышла на улицу.
Шумный восточный базар. Людская толпа движется, словно лава огнедышащего вулкана, шум и гам вокруг. Витает в воздухе запах дыни и жареного мяса и кукурузы. Дымят шашлыки в шашлычниках. Где-то вдалеке иакают ослы. Кричат повара в белых халатах и в белых шапках:
— Налетайте, люди, есть вкусные и недорогие шашлыки! Есть самса, лагман, шурпа с бараниной и плов!..
На углу где дехкане торгуют репой, сидят грязные, небритые алкаши-собутыльники со длинными ногтями, в грязных одеждах, с непричесанными волосами.
В этом кругу сидел и муж Фариды Худьерди.
Вдруг он заговорил:
— Мужики, хотите поржать? — спросил он, закуривая маленький окурок сигареты, держа его двумя пальцами, как пинцетом.
— Валяй, Худик — сказал один из алкашей, почёсывая живот.
Глядя на высокого человека в поношенной тюбетейке, который шел со своей низкорослой женой посреди толпы, оглядываясь вокруг, Худьерди закричал:
— Тусумбой! А Тусумбой!
Тусумбой оглянулся и заулыбался.
— Аа-аа, Худьерди, это ты? До сих пор не умер? — засмеялся он, указывая на Худьерди своей низкорослой жене. Его жена тоже заулыбалась, сверкая зубами с металлической коронкой.
— Тусумбой, помнишь, мы с тобой служили вместе в армии?! Ты работал тогда в свинарнике в нашей военной части?! — сказал Худьерди, придавив окурок своим зимним ботинком.
— А как же, конечно, помню! Я был ефрейтором. Помню ту старую лошадь с телегой, на которой я таскал помои для свиней. Помню нашу родную казарму, березовую рощу, сосновый бор, которые весело шумели на вольном ветру! Помню стук дятла, розовые закаты! Картофельные поля, яблочные сады, тихие, лунные ночи, громкие трели соловьёв!
Эхххх… — вспомнил со вздохом Тусумбой.
Худьерди продолжал диалог:
— Я тоже помню. Особенно тот день, когда мы с тобой трахали свиней, загнав в угол свинарника нашей военной части. Тогда ты трахал хромую свинью, помнишь?! — сказал он. При этих словах поднялся дружный хохот толпы и Тусумбой замер. Покраснел до ушей от стыда и произнес:
— О чем ты, дурак?! Какая свинья?! Я никогда не занимался такими гнусными делами! — сказал он, словно оправдываясь.
Тут его низкорослая жена, закрыв лицо ладонями, зарыдала и собралась уходить. Тусумбой пошёл ей вслед, стремясь догнать её, и говорил:
— Сумбулой, не верь этому алкашу! Он — дурак, ему срочно надо идти к врачу! Крыша у него поехала от регулярной пьянки! Я никогда тебе не изменял! — оправдывался он сново нервно поправляя свою поношенную тубитейку.
Дружки Худьерди надрывались от смеха. Они смеялись наповал оригинальным смехом, сверкая языками в беззубых дуплах своих ртов. Они смеялись долго. Потом один из них сообщил страшную весть о том, что у них вино кончилось.
— Разве это проблема? Сейчас найдем деньги и купим еще пару бутылок вина — сказал Худьерди, поднимаясь с места.
В этот момент среди прилавков появился слепой певец в тюбетейке и в восточном халате, который шагал, играя на рубабе и надрывно напевая трогательную песню об осиротевших детях. Рядом со слепым певцом шла его плохо одетая жена, тоже слепая, с закрытыми глазами держа в вытянутой руке грязную брезентовую суму, чтобы люди бросали в неё подаяния. Слепой певец пел громко:
— Ота-онасий борлар баланд тог устида ойнар, Ота-онасий йоклар кабрнинг бошида йиглар!
Эти строки в переводе звучит так: те дети, у которых есть родители, играют в горах. А дети, у которых нет родителей плачут над могилой.
