Казалось, что его окружают призраки. Неужели они выбрали эту ночь вместо Хэллоуина? Нет, призраки были воспоминаниями, частично счастливыми, частично грустными, просто возникающими в его памяти яркими картинками из детства, воспоминаниями о парадах, и экскурсиях, и выездах на охоту — отец был страстным, увлеченным охотником, и одна стена дома была сплошь увешана его трофеями, — и о всяких других вещах, которыми была заполнена жизнь мальчика из сельской местности Соединенных Штатов в двадцатые годы. Но он постоянно ощущал гигантский масштаб личности своего отца, весомость его натуры, его неподдельную серьезность в отношении к жизни и то опасливое почтение, которое все окружающие испытывали к Чарльзу Суэггеру, шерифу округа Полк.
Эрл попытался не думать об отце, но не смог и дальше удерживать свое сознание от этого, как не мог запретить своим легким дышать. Мысли об отце навалились на него всей своей великой тяжестью, и он отчетливо осознавал, что в ближайшее время не сможет думать ни о чем другом, что образ отца, как это не раз бывало на протяжении всей его жизни, опять перевесит все, что происходило и происходит в действительности.
Его отец был настоящим щеголем, всегда в черных костюмах и белых льняных сорочках, выписанных по каталогу «Сирс и Ребук». Его черные галстуки-бабочки всегда были повязаны идеальным образом; он каждое утро уделял этому немало времени. Изборожденное морщинами лицо отца было всегда серьезным и искажалось гримасой гнева от малейшего неповиновения. Добро и зло делилось для него точно по баптистской Библии. Справа у него на поясе висел «кольт-миротворец», в заднем кармане лежала обтянутая кожей дубинка, при каждом его шаге раздавалось позвякивание ключей, наручников и всяких других важных железных причиндалов. Он носил с собой также «оружие Иисуса» — удерживаемый под левой манжетой специальной подвязкой крохотный «смит-вессон» тридцать второго калибра с патронами кругового воспламенения. Такая предусмотрительность спасла ему жизнь в 1923 году, когда у него случилась перестрелка с тремя отчаянными парнями: он убил всех троих и стал большим героем.
Чарльз Суэггер также имел способность пугать окружающих своим видом. Частично причиной этого были его внушительные габариты, но в большей степени его непреклонная, суровая стойкость. Он защищал то, что находил правильным, защищал прямым и непререкаемым образом и олицетворял собой, некоторым образом, Америку. Бросить ему вызов означало бросить вызов Америке, и он даже на мгновение не задумывался, если нужно было пресечь неповиновение. Люди любили его или боялись его, но и первые, и вторые отдавали ему должное. Он был сильным человеком, который твердой рукой управлял своим маленьким королевством. Он был лично знаком со всеми врачами, священниками и адвокатами; конечно, он знал и мэра, и всех членов окружного совета, и всех видных собственников. Он знал их всех, а они все знали его и могли доверять ему. Он поддерживал мир везде, кроме собственного дома, где нарушал его своей агрессивностью.
Чарльз пил не каждый вечер, а только через два дня на третий. Он пил бурбон, причем делал это для того, чтобы самому считать себя тем самым мужчиной, каким его считали все окружающие, и чтобы избыть страхи, которые, вероятно, твердо укоренились в нем. В пьяном виде он становился еще более могущественным, более героическим и более непреклонным. Его непреклонность делалась еще крепче и превращалась в явление природы. Сомнения напрочь покидали его, а самоуверенность взлетала до небес. Он в который раз пересказывал историю минувшего дня и сообщал о том, как разрешил все проблемы и что сказал множеству людей, которых следовало поставить на место. Но когда он смотрел вокруг, ему неизменно казалось, что собственная небольшая семья испытывает слишком мало почтения к столь благородному по своим качествам и происхождению человеку, как он, и это задевало его до глубины души. Он принимался исправлять многочисленные ошибки, которые якобы делала его жена, и попутно напоминал ей, что ее родственники меньше чем ничто по сравнению с его родней. Он замечал недостатки в поведении сыновей и порой — чем старше он становился, тем чаше это случалось — принимался воспитывать своего старшего, либо снимая с гвоздя ремень для правки бритв, либо вынимая поясной ремень из брюк. Этот мальчишка вызывал в нем глубочайшее разочарование. Он был совершенным ничтожеством. Следовало ожидать, что у такого выдающегося человека, как Чарльз Суэггер, родится замечательный сын, но нет, у него был всего лишь никчемный Эрл и еще более жалкий его младший брат Бобби Ли, который все еще продолжал мочиться в постели. Он внушал своему первенцу, что тот ни на что не годен, с такой страстью и настойчивостью, словно был глубоко уверен, что мальчик неспособен понять даже этого, хотя на самом деле сын все понимал очень хорошо.
