«Зачем я вообще затеял весь этот идиотизм? — спрашивал он себя. — Что за безумие меня обуяло? Кто я, просто дурак или необыкновенно невезучий человек?»
Газеты дружно ополчились против него. Зато все номинальные союзники в Хот-Спрингсе сразу же отвернулись. Из него сделали какого-то дурацкого клоуна, а Оуни вырос как никогда.
На всем был поставлен жирный крест: на победе в губернаторских выборах сорок восьмого года, на шансах стать самым молодым в истории штата губернатором. А потом мог бы быть Сенат. И, чем черт не шутит, Белый дом. Нет ничего горше, чем столкновение с реальностью, которое напрочь сносит фантазии, выпестованные на протяжении десяти лет. Какие уж теперь фантазии? Теперь он больше не сможет перед сном спокойно лежать и видеть себя важным, возвеличенным, любимым, идущим вперед и вперед благодаря своей симпатичной внешности, обаянию и непобедимой приветливости. Послевоенная Америка должна была устремиться вперед, как ракета; телевидению предстояло распространиться повсеместно, а это даст большое преимущество красивым мужчинам; предстояли всеохватывающие перемены, смена старого на молодое, старого порядка на новый.
А он потерял все.
Он чужой на этом празднике жизни.
Это казалось ему совершенно несправедливым.
Он взял еще одну большую щепоть табака и на некоторое время забылся, погрузившись в сложный ритуал закуривания: набил табак в трубку, примял его до нужной плотности, зажег спичку и поднес ее к чашечке, слушая, как потрескивает, загораясь, табачная крошка. Лишь от одного этого он теперь испытывал удовольствие.
Дверь открылась.
— Мистер Беккер?
— Я сказал вам, что не хочу, чтобы меня тревожили.
— Это ваша жена.
— Я не могу сейчас говорить с нею.
— Она звонит уже десятый раз.
— Мне все равно. Оставьте меня в покое.
— Как насчет двухчасового совещания?
— Отмените его.
— А ваши встречи с мэром и торговой палатой?
— Отмените их.
— Что делать с газетчиками? Они толпятся в холле. Комментаторы попытались подкупить меня. Они ужасно раздражены, и некоторые из них даже не спускают за собой воду в уборной.
— Я сделал заявление. Больше мне нечего добавить.
— Да, сэр. Может быть, принести вам стакан воды, или немного кофе, или чего-нибудь еще?
— Нет.
— Мистер О'Дойл вернулся.
— Я не хочу с ним встречаться.
— Есть несколько вопросов, которые нужно...
— Пусть решат сотрудники.
— Да, сэр.
— Уйдите, пожалуйста.
— Да, сэр. О, это пришло... Я оставлю здесь для вас, сэр.
Беккер попыхивал трубкой, выпуская еще более впечатляющие, чем прежде, облака дыма. Он почти погрузился в свою любимую фантазию, в которой он закладывает основы национального соглашения и проводит его в жизнь, ощущая мощное дыхание одобряющей его истории и видя внизу, у подножья трибуны, вытянувшиеся от горечи и бессильной зависти лица тех людей, которые отказывались признать его профессионализм и талант. Но тут же он поймал себя на этих мыслях и вернулся к своему нынешнему состоянию: именно он был одним из тех, кто погряз в горечи, и так будет еще долго, долго...
«Это пришло... Я оставлю здесь для вас, сэр».
И что же, черт возьми, это может значить?
Беккер посмотрел в сторону двери и увидел лежащий на полу лицом вниз большой конверт из плотной коричневатой бумаги.
Что это такое? Почему она оставила это? Что за?..
Любопытство на мгновение пересилило апатию и самоуничижение, Беккер подошел к двери и поднял конверт.
Он пришел со специальной первоочередной доставкой из Лос-Анджелеса, Калифорния, и был адресован лично Беккеру, причем на конверте стояла пометка: «Совершенно секретно».
Что за чертовщина?
Он вскрыл конверт, пробежал глазами то, что в нем содержалось, и...
— Мисс Уилсон! Мисс Уилсон! Соедините меня с ФБР в Литл-Роке! И побыстрее!
