Путешествие длилось около двадцати дней. Сабран, набожный проныра, держал перед Жан-Жаком поучительные речи и даже облагодетельствовал его своими обносками и несколькими су.
12 апреля 1728 года тяжелая, окованная железом дверь приюта Святого Духа захлопнулась за Жан-Жаком, и он, отступник от своей веры, вернулся к действительности. Здесь до него уже восемь или девять неофитов «вступили на истинный путь». Среди особ мужского пола «четверо или пятеро были законченными бандитами»: два еврея, а также арабы или левантинцы[2], жизнь которых протекала в периодической смене вероисповеданий. Среди «дам» большинство являли собой «настоящих мошенниц и самых бесстыдных шлюх, которые когда-либо оскверняли колыбель Господню». Исключение составляла разве что восемнадцатилетняя евреечка с плутовскими глазками, которая присоединилась к компании через два дня после него.
В «Исповеди» Жан-Жак потом написал, что был ошеломлен быстротой событий и не сразу осознал взятые на себя обязательства, но потом «с настоящим ужасом» понял, что находится на грани «бандитского преступления». Сбежать? Но как обратно перебраться через Альпы и куда идти потом? Он решил выиграть время и, «не принимая окончательного решения о переходе в католичество», оказывать своим «обратителям» возможно долгое сопротивление, а для этого собрать воедино всё то, что он помнил из своего религиозного образования, вместе с обрывками из «Истории церкви» Ле Сюэра, прочитанной когда-то с отцом. Он неплохо управился со старым болтливым святошей, кое-как говорившим по-французски, но с молодым священником, более ловким и лучше подкованным, сражение затянулось.
Жан-Жаку уже не терпелось покинуть приют. Его поведение создавало ему проблемы, и вдобавок с ним приключилась неприятность. Один из его компаньонов, левантинец Алеп, дымя плохим табаком, недвусмысленно дал ему понять, что он вполне в его вкусе. Жан-Жак пожаловался администратору, но тот пояснил ему, что нечего устраивать из этого трагедию. Тогда парень решил, что со всем этим надо кончать. Объявленный преступником за нежелание отречься от «ереси», он предстал перед отцом-инквизитором. Это был монах-доминиканец, который грубо спросил у него, думает ли он о том, что его мать будет проклята. Затем его, закутанного в серый балахон, отвели в церковь Сан-Джиованни для крещения.
В «Исповеди» Руссо написал, что «путь к спасению» занял у него около трех месяцев. Сохранившийся журнал приюта этих сведений не подтверждает: Жан-Жак был принят 12 апреля, заявил о своем согласии 21-го и окрещен 23-го. Удивительное упущение: в журнале не указана дата его ухода из приюта. Убежал ли он в самый день своего крещения, как об этом говорится в «Исповеди»! Сбежал ли потому, что его удерживали насильно, как написано в «Эмиле»? Или оставался там некоторое время вполне добровольно?
И как насчет его ожесточенного сопротивления? Более вероятно то, что Руссо на тот момент вполне примирился с католицизмом, в лоне которого пребывал вплоть до 1754 года. В конце концов, что мог поделать подросток без поддержки, без средств к существованию? Но вот автор «Исповеди», успевший к тому времени стать автором «Исповедания веры» и «Писем с горы», хочет убедить нас — а главное, и себя самого, — в том, что согласие на отступничество было вырвано у него после ожесточенного сопротивления. В его «Прогулках» об этом будет сказано точнее: «Я был еще ребенком, избалованным, тщеславным, убаюканным надеждами, вынуждаемым необходимостью, — и потому стал католиком».
Если при этом Жан-Жак рассчитывал на какие-то сказочные выгоды, то ему пришлось разочароваться. Ему сунули в руку 20 франков, собранные на улице во время религиозной процессии, и показали на дверь. «Отступник», а заодно и «простофиля», он очутился на мостовой Турина.
Новообращенный нашел себе пристанище на улице По у солдатской жены, стоило это одно су за ночь. Здесь ночевали безработные слуги, все вместе, кучей. За шесть-семь сольдо он получал на обед немного сыра, кислого молока, фруктов, пару яиц и хрустящую булочку. Как настоящий зевака, он бродил по Турину, посетил королевский дворец, открытый для любопытных, смотрел смену караула, пристраивался к процессиям. По утрам ходил в королевскую капеллу послушать «лучший симфонический оркестр Европы» и мечтал о герцогине, с которой можно было бы «завести роман».
