В киоске «Союзпечать» выставлены были карточки киноартистов. Я подошел и посмотрел на них, как на что-то близкое и родное. Миша Козаков, Люда Гурченко, Кеша Смоктуновский — все друзья мои и коллеги. Сердце у меня екнуло, но все-таки я спросил:
— А есть у вас фотопортрет Ирины Ивановой?
— Иванову расхватали на прошлой неделе, — сердито сказала продавщица. — С парусного судна «Витязь» курсанты всю Иванову разобрали.
«Вот, — подумал я, — курсанты с парусного судна „Витязь“. Юнги Билли. Гардемарины. Полюбила я матроса с голубого корабля. Вот».
И, все забыв, поставив на этом точку, спалив за собой мосты и корабли, я легко зашагал по чистым и малолюдным улицам этого города. Ноги мои приятно шерстила ткань иорданских брюк.
Вчера в комиссионном магазине закупили мы с Яцеком для меня уникальную вещь — иорданские брюки. У кого еще есть такие брюки, хотел бы я знать. Один только Миша Корзинкин ходит в иорданских брюках. Швы, правда, слабоватые у этих брюк, на зато впереди у них, извините, молния, а не какие-нибудь вульгарные пуговицы.
Навстречу мне шла высокая толстая старуха на тонких каблуках.
— Простите, — обратился я к ней, — не знаете ли вы случайно, где здесь размещается киногруппа «Большие качели»?
— У-тю-тю-тю, — сказала она, вытянув ко мне свои губы, — сделай, маленький, два-три шага ножками топ-топ и прямо упрешься.
Я ускорил шаги и оглянулся. Старуха, смеясь, смотрела мне вслед и качала головой с ласковой укоризной, как будто застала на фривольных шалостях.
Теперь навстречу мне бежала собака, худая, черная, как ночь, перебирая длинными заплетающимися лапами, с глазами вроде бы покорными, а на самом деле лживыми и коварными.
— Не бойся, песик, — сказал я, — не обижу.
— Ррры, — мимоходом сказала мне собака.
— Рекс, летс гоу! — послышался голос старухи. Собака, как обезьяна, пошла за ней на задних лапах.
— Кто сказал «ры»? — спросил, высовываясь из палатки, толстый ювелир. — Вы, молодой человек? А? Часы починим? Комната нужна? Почем иорданские брючки? Продашь?
Все в этом городе было романтично и загадочно, как в сказках датского писателя Андерсена.
Вскоре я вышел на набережную, где море бухало и взлетало над парапетом метров на пять. На набережной гоже было малолюдно, бродило несколько синих пиджаков и зеленых кофт, но ожидалось пополнение — к порту в это время подходил греческий лайнер «Герострат»$ с турецкими туристами на борту.
На скамеечке сидел одинокий молодой человек с книгой, по виду студент-заочник.
— Простите, — обратился к нему, — вы случайно не знаете, где размещается киногруппа «Большие качели»?
— Садитесь, — сказал он, быстро взглянув на меня. Я сел рядом с ним.
Студент открыл книгу и углубился в нее, странно шевеля при этом локтем. Иногда он бросал на меня быстрые, как молния, взгляды и снова углублялся.
— Качели? — спросил он. — Большие? — повторил он вопрос через минуту. — Киногруппа «Большие качели», так вы говорили? — любезно осведомился он еще через минуту и протянул мне сложенный вдвое листочек белой бумаги, на который был наклеен мой характерный профиль. — С вас пятьдесят копеек, — улыбнулся он.
— Вы очник или заочник? — спросил я, отдавая ему свою тяжелую полтину.
— Конечно, заочник, — сказал он. — Готовлюсь к сессии. А «Большие качели» — вон они толпятся.
— Я артист, приехал сниматься, — сказал я.
— А-а, ну-ну, — сказал он, потеряв уже ко мне интерес.
У входа в гостиницу толпились «Большие качели». Ничего они в этот момент не снимали, а лишь о чем-то яростно спорили, размахивали руками, показывая на небо, на море, на солнце, на горы, на «Герострат». Барков стоял, засунув руки в карманы джинсов, шмыгал носом и, видно, что-то напевал.
— Смотрите, кто приехал! — закричал он, заметив меня. — Мишенька приехал! Миша, поцелуй меня! Ну, теперь дело у нас пойдет — Миша Корзинкин приехал!
И все зааплодировали мне, заулыбались, после чего я крепко, как мужчина мужчине, сжал ему руку и шепнул:
— Спасибо, Игорь. Ты меня так выручил, как даже сам не знаешь. — Потом спросил его уже громко: — Когда дашь прочесть сценарий?
Барков улыбнулся и сказал быстро, по своему обыкновению перемещая зрачки то вправо, то влево:
