— Не старше тридцати, — категорично заявил свидетель, уничтожая огромный кусок мяса, лежавший на его тарелке. — В тридцать уже так резво не бегают. Я и глазом не успел моргнуть, как он уже скрылся за углом.
— Может быть, вы запомнили какие-нибудь его особые приметы? — допытывался Александр Панкратович.
— Да не было у него никаких особых примет, — с отвращением ответил свидетель, вытирая рот салфеткой. — Разве что… На иностранца он был похож.
— А как вы определили, что он иностранец? — с любопытством спросил следователь. В теории его учили с осторожностью относиться к любым заявлениям очевидцев, но на практике он уже успел убедиться, что больше всего замечают обычно слепые немощные старушки, а бдительные граждане с орлиным глазом и собачьим нюхом чаще всего не видят даже того, что происходит у них под носом.
Свидетель побагровел и одним махом опрокинул бокал красного сухого вина.
— Волосы, — коротко сказал он.
— Волосы? — озадаченно переспросил Семилуцкий.
— Я парикмахер, — буркнул свидетель, насупившись. — Сорок с лишним лет работы. Тот, кого вы ищете, был подстрижен не так, как у нас стригут, и волосы у него были уложены иначе. Объяснять долго, тонкости вы не поймете, но можете поверить мне на слово. Я бы даже сказал, — задумчиво продолжал свидетель, — что он, может быть, француз.
Потратив некоторое время на наведение кое-каких справок, Семилуцкий взял с собой двух человек и нарисовался у дверей в уютное гнездышко мадемуазель Лили, в котором он обнаружил не только француженку, но и ее слугу Гастона со свежими царапинами на обеих руках. При обыске в одном из карманов слуги был обнаружен пропавший ключ от номера Варвары Дмитриевны, который убийца унес с собой, но забыл выбросить. Далее последовала сцена, во время которой Лили бурно рыдала и то и дело падала в обморок, а слуга, напротив, угрюмо молчал. Когда Александр Панкратович объявил, что вынужден арестовать их обоих, Лили разразилась визгливыми ругательствами, а потом кинулась на него и попыталась выцарапать ему глаза. Неудивительно, что после того, как Семилуцкий закончил в тот день работу, он вопреки своему обыкновению направился в трактир и хорошенько напился. Утром, однако, он проснулся как ни в чем не бывало, привел себя в порядок, позавтракал и отправился на службу.
Часы в столовой Левашовых нежно прозвенели, отбивая половину. Завтрак подходил к концу, но разговор, который вели за столом, все еще был далек от завершения.
— Я просто не могу понять, как Базиль будет жить дальше с таким грузом на совести, — говорила Наталья Андреевна, волнуясь. — Его любовница убила его жену, надеясь занять ее место… и не пытайтесь меня убедить, что он тут ни при чем!
— Строго говоря, — заметил Кирилл Степанович, выглядывая из-за газеты, — она никого не убивала. Убийцей был ее слуга.
— В жизни не поверю, что слуга действовал сам по себе, — сказала Наталья Андреевна с неудовольствием. — Конечно, француженка его… науськала. — Хозяйка дома не питала любви к выражениям, которые считала простонародными, и оттого она поколебалась, прежде чем произнести последнее слово.
— Ну, матушка, для таких вещей есть суд, — важно отозвался Кирилл Степанович, складывая газету. — Если слуга станет запираться, то доказать вину мамзели будет нелегко. Кроме того, не забывай, что они иностранные подданные, и тут возможна масса уловок, чтобы ускользнуть от нашего правосудия… Оля, ты почему ничего не ешь? — обратился он к дочери, которая за все время завтрака не проронила ни слова.
Оленька смутилась.
— Я… я ничего… Просто… просто не хочется.
— Может быть, это из-за письма, которое ты получила вчера? — допытывалась мать. — Оно тебя расстроило? Ах, боже мой, я так и знала! — воскликнула она в сердцах. — Разумеется, все из-за Арсения… вечно все из-за него!
— Нет, нет! — испуганно проговорила Оленька. — Но я правда не понимаю… Он написал, что думает обо мне и чтобы я была осторожна… Написал, что ему кажется, что мне угрожает опасность… И вот…
Она умолкла, то краснея, то бледнея и не зная, как сказать родителям, что она предпочла бы просто одну строку «Я люблю вас» длинному, изысканно вежливому и прохладному посланию, в котором, впрочем, Арсений сообщал, что беспокоится за нее. Но тут дверь столовой распахнулась, и в нее влетел Ларион Маслов. Впопыхах он врезался в Соню, которая несла поднос с кофе. Соня ойкнула, одна чашка опрокинулась, и кофе вылился на ее накрахмаленный белый фартук.
