— Э-э… госпожа графиня…
Хозяйка дома взяла листок из рук профессора, надела пенсне и прочитала текст вслух — сначала по-русски, затем в переводе на французский:
«Я нахожусь на Дворцовой площади, но Зимний дворец исчез. Затем я обнаруживаю себя на берегу Финского залива. Под черным засохшим деревом спиной ко мне стоит человек. Он оборачивается, я слышу выстрел и вижу, как он падает. Человек этот похож на одного из близнецов Шаниных, но я не успел определить, был ли это Владимир или Николай».
— Позвольте взглянуть на текст, — не утерпела Амалия.
Она взяла листок из рук графини и пробежала строки глазами. Тем временем хозяйка дома зачитала вслух сон, описанный Оленькой.
«Я вижу Дворцовую площадь, но не вижу дворца. Потом я вдруг переношусь на берег залива. Мне кажется, это Финский залив. Я вижу черное дерево, которое давно высохло. Под деревом стоит человек. Я не вижу его лица, потом он оборачивается, звучит выстрел, и он падает. Я понимаю, что это Володя или Коля, но не знаю, кто именно из них».
Со всех сторон слышались ахи, охи, изумленные восклицания, недоуменные вопросы. Арсений сидел, покусывая губы; Оленька как-то стушевалась, выглядела жалкой и напуганной. Вновь она видела сон, который предвещал кому-то смерть; и вновь этот же сон видел другой человек…
Амалия взяла у графини второй листок, исписанный круглым аккуратным почерком — только неровные хвостики кое-где выдавали волнение писавшей. Сомнений больше не оставалось: оба сна были идентичны, хоть и описаны по-разному.
— Боже мой, — сказала взволнованная молодая дама возле Амалии, обращаясь к своему супругу, — я же знаю Павла Ивановича и его жену, она превосходнейшая женщина… А теперь по всему выходит, что один из их сыновей умрет… какой ужас!
— Ну, может быть, все еще обойдется, — пробормотал супруг, нервно поежившись.
Профессор Ортенберг попросил рассказать ему подробнее о людях, которые упоминались в записях. Вконец ошеломленный Базиль объяснил, что речь идет о знакомых Арсения и Оленьки, о братьях-близнецах, которые учатся в университете.
— Моя дочь знает их много лет, — пробормотала Наталья Андреевна. — Но как же так?..
Не утерпев, Арсений подсел к Оленьке, и несколько мгновений они завороженно смотрели друг на друга, не обращая внимания на то, что происходило вокруг них.
— Вам не кажется… — начал молодой человек и умолк.
— Я ничего не понимаю… — пробормотала Оленька, обхватывая себя руками. — Совсем ничего! Неужели Володя… или Коля… неужели кто-то из них умрет?
— Не знаю, — ответил Арсений, хмурясь. — Нет, я бы не хотел этого. Честно, не хотел бы…
— Я боюсь, — пролепетала Оленька и заплакала. Арсений, Машенька, хозяйка дома и гости наперебой кинулись ее утешать. Амалия осталась стоять у стены, держа в руках два листка. Отыскав глазами профессора Ортенберга, она увидела, что он рассеянно поглаживает свою бороду, и на лице его отражается целая гамма чувств — от замешательства до удовлетворения, что ему наконец-то попался достойный объект для изучения. Признаться, в эти мгновения Амалия почти завидовала ему. У нее самой для происходящего не было не то что объяснения, но даже тени объяснения.
В четыре часа пополудни кукушка высунулась из часов и прокуковала первый раз. В ответ раздался грохот: фарфоровая ваза, которую Александра Евгеньевна сняла со стола, чтобы ровнее перестелить скатерть, выпала из рук у хозяйки дома и разбилась. Сконфузившись, кукушка прокуковала еще три раза и от греха подальше предпочла скрыться из глаз.
— Боже мой… — простонала Александра Евгеньевна удрученно, глядя на осколки вазы у своих ног.
Она в изнеможении опустилась в кресло и стала растирать пальцами лоб. В дверь вбежала горничная, охнула, спросила что-то бестолковое, но Александра Евгеньевна была так расстроена, что не обратила на слова никакого внимания.
— Приберите здесь, Дуняша. Будьте осторожны: осколки…
Горничная поспешила за совком и веником, а Александра Евгеньевна поймала свое отражение в серебряном чайнике, который был надраен так, что вполне мог служить вместо зеркала, хоть и кривого. Чистота была манией хозяйки дома; она не доверяла слугам и постоянно что-то натирала, драила, переставляла более симметрично и перетаскивала с места на место. Каждая вещь, на которой появлялось хоть небольшое пятно, немедленно отправлялась в стирку; Александра Евгеньевна меняла занавески, перестилала ковры, выговаривала прислуге за каждую пылинку и неустанно преследовала вторгавшегося в ее владения врага, будь то грязь, моль или мыши. Муж ее, тот самый Павел Иванович, смахивающий на смесь колобка и лисы, позволял жене делать все что она хочет, а сам как-то нечувствительно и незаметно устранился из дома, откуда рано уезжал на службу и куда поздно возвращался. Но сегодня был неприсутственный день, то есть такой, когда работа отменяется; клуб, в котором глава семейства проводил значительную часть свободного времени и где он частенько поигрывал в карты, тоже был закрыт, так что волей-неволей Павлу Ивановичу пришлось остаться дома. Скорее всего, он бы предпочел поехать кататься в экипаже, вместо того чтобы торчать в четырех стенах, но с утра петербургская погода вдруг вспомнила, что она петербургская, а стало быть, не должна давать спуску местным жителям. Ветер решил, что ему пора разгуляться, и задул с четырех сторон сразу, а также сверху и снизу; угрюмые тучи закрыли небо, и из них полил фирменный петербургский ливень, чьи холодные колючие струи обладают премерзкой способностью проникать под любую одежду и заставить ее обладателя продрогнуть до костей. Само собой, Павел Иванович слишком дорожил своим здоровьем, чтобы выезжать в такую погоду, так что он заперся под предлогом текущих дел в своем кабинете и занялся тем, что любил больше всего на свете: стал пересчитывать деньги, находившиеся в его распоряжении.
